Сергей Волков - Стража последнего рубежа

Когда включился ревун тревоги, Никодимов дремал и видел в сонной обморочи родную Тулу, пятиэтажку, откуда его провожали в армию, друзей и подруг, а среди них — ту единственную, что не дождалась, вышла замуж за соседа-программиста и уехала с ним в Москву.

Пронзительные звуки ревуна вырвали капэпэшника из нежных объятий Морфея. Уронив шапку, он вскочил, ошарашенно озираясь. Мигала красная лампочка над столом, от «главного здания» к корпусам уже бежали, на ходу застегивая каски, «курки» из взвода охраны. В ефрейторе пробудились вбитые за полтора года службы рефлексы — он схватил телефонную трубку и набрал дежурного по части. Тот недовольным голосом приказал:

— Ворота на замок, никого не впускать, никого не выпускать. Часть на военном положении. Сейчас к тебе прибудут Коростылев и двое бойцов. Оставишь за себя — и бегом в роту за оружием. Коростылева потом отправишь ко мне, бойцы останутся под твоим началом. И смотри, Никодимов! В оба смотри! От твоего поведения на посту зависит, в какой партии ты поедешь на дембель, понял?

— Так точно! — рявкнул в трубку ефрейтор, а в дверях КПП уже грохотали сапогами сержант Коростылев и испуганные «духи», неловко сжимающие в цыпкастых руках автоматы.

Глава девятнадцатая

— Вы, русские, очень правильно говорите: хуже нет ждать и догонять. — Убель усмехнулся, подошел к окну гостиной, из которого открывался прекрасный вид на окрестности поселка «Кошкин дом». — В жизни бывают моменты, когда от тебя ничего не зависит. Нужно просто ждать. Ждать, собрав в кулак всю волю, и быть готовым. Сейчас именно такой момент. Герр Канаев, я вижу, вы нервничаете?

— С чего вы взяли? — несколько резковато ответил Леонид Дмитриевич.

Философствования немца казались ему пустой трепотней. И хуже всего было, что он и впрямь чувствовал себя очень взволнованным. Опасная игра, в которую Канаев ввязался месяц назад, подходила к концу. На кону была не просто крупная ставка, а фактически вся жизнь. Но самое ужасное, что играть приходилось втемную, не глядя в карты. Тут и мраморная статуя разволнуется.

— Как выглядит Рог Одина? Он действительно рог? Турий? Или чьи там еще использовали для питья ваши асы? — спросил Канаев. Это был не самый важный из вопросов, имевшихся у него, но почему-то Леонид Дмитриевич начал с него.

— Нет, это скорее чаша, а точнее — ритон. Серебряный. Почти килограмм чистого серебра. Сделан грубовато, в «зверином стиле», на боку вмятины от пальцев. Человеческих пальцев.

— Человеческих? — удивленно переспросил Канаев.

— Да, и судя по размерам, ладонь у этого человека была не больше вашей. А вот сила — чудовищная. Серебро там довольно толстое, его можно деформировать только молотком.

— Есть предположения — кто мог это сделать?

Убель кивнул:

— Есть, и не предположения. Я уверен — это сделал он.

— Один?

— Да. Своею собственной рукой.

Разговор прервался. Канаев задумался о том, что скоро ему предстоит вложить в свою ладонь ритон, хранящий отпечаток руки одного из самых могучих древних богов, немец же продолжит созерцать окрестности.

— Жаль, я лишен художественного дара, — проговорил он наконец. — Посмотрите, какой пейзаж! Снежная равнина, деревья, небо, облака. Мягкие тона, множество оттенков цвета, плавность линий. Видя все это, нетрудно понять, почему ваши художники…

Неожиданно Убель осекся и замер, прислушиваясь к чему-то. «Он похож на борзую, учуявшую добычу», — с неприязнью подумал Канаев, глядя на поджарую фигуру собеседника.

— Вы слышите? — Немец указал на далекий горизонт, туда, где за лесом лежал Зареченск. — Это сигнал! Все готово.

Леонид Дмитриевич вздрогнул. Он и действительно у с — л ы ш а л. Так бывает, когда стоишь на склоне сопки, внизу лежит сокрытый туманом океан и сквозь мглу вдруг доносится одинокий крик теплохода, спешащего в гавань. Вот и сейчас через расстояния, через пелену того, что древние звали «волнующимся эфиром», до него долетел тревожный и пронзительный вопль, ввинтившийся в голову, точно бурав.

— Мне пора! — Немец посуровел, пружинисто шагнул к двери. — Надеюсь, вы в полной мере выполните свою часть работы. Помните, от вас зависит очень многое. На всякий случай прощайте…

Он уже взялся за дверную ручку, но неожиданно развернулся, прошел к бару и вытащил бутылку «Хеннесси».

— Леонид Дмитриевич, предлагаю выпить за удачу. Она нам очень понадобится в ближайшие несколько часов.

Все еще находясь под впечатлением от пришедшего из-за горизонта сигнала, Канаев поднялся со стула, открыл дверцу резного шкафчика, механическим движением выставил на столешницу фужеры.

— Бокалов нет, рюмок тоже. Я тут не живу, бываю наездами. Но, если вашему утонченному вкусу претит пить из фужеров, могу распорядиться…

— Не стоит. — Убель разлил коньяк, улыбнулся, но в глазах его жила тревога.

— Glьck zu![22]

Канаев кивнул, молча выпил. Немец тоже влил в себя коньяк, со стуком поставил фужер.

— Да, вот еще что. Я видел в гараже снегоходы. Распорядитесь выделить мне один. Напрямик, через поле и лес, я доберусь до города быстрее, чем на машине.

— Вы едете в Зареченск? — удивился Канаев.

— Да. — Убель нетерпеливо прошелся по персидскому ковру, устилавшему пол. — И прошу вас, Леонид Дмитриевич, побыстрее!

Послушно взяв трубку, Канаев соединился с начальником охраны, отставным подполковником десантных войск Хамбаевым, и коротко распорядился насчет снегохода. Он не видел, как за его спиной немец, вновь разливший коньяк, неуловимо быстрым движением сдул с ладони в его фужер черную крупинку.

— Все готово, герр Убель. Снегоход вас ждет.

— Тогда на посошок! — Немец торжественно вручил фужер Канаеву. — Мне очень нравятся ваши алкогольные традиции, так что не будем их нарушать. Ну, вот и все. Я поехал.

— Но почему в Зареченск? — отставив опустевший фужер, вместо слов прощания спросил Канаев.

— Так надо. В архив я пойду после. Сейчас нужно произвести определенные подготовительные действия. Мои слуги уже покинули поселок и работают, теперь пришел черед их господина. Еще раз прошу, Леонид Дмитриевич, держитесь до последнего.

— Как в окопе под Курской дугой… — пробормотал Канаев. Коньяк неожиданно ударил ему в голову.

— Что-что?

— Ничего. Прощайте.

Немец вышел. Спустя несколько минут коротко рявкнул двигатель снегохода, распахнулись ворота, и Хорст Убель, низко пригибаясь к рулю, умчался в снежном вихре прочь. Если бы Канаев видел, что за ближайшим пригорком немец изменил направление движения, он немало бы удивился — Зареченск находился совсем в другой стороне. Но Леонид Дмитриевич, конечно же, видеть этого не мог. Его вдруг охватила волна бесшабашного веселья. Налив себе полный фужер благородно светящегося янтарем «Хеннесси», Леонид Дмитриевич залпом осушил его и потянулся к телефону.