Марина Дяченко - Шрам

Тория повернула тяжёлую голову, и отец встретился с ней глазами. Спустя минуту декан перевёл взгляд на Солля; Эгерт, вздрогнув, хотел выпустить руку Тории — но удержал.

Светлое небо, она слишком похожа на мать. Она слишком похожа на мать, чтобы быть счастливой… Давая добро на её брак с Динаром, он знал, по крайней мере, что делает — покой и уверенность, дружеское расположение, общая работа в старых стенах университета надёжно соединили бы его дочь с его любимым учеником. Солль положил конец этим надеждам — и вот Солль сидит на краю её постели, мучится под декановым взглядом, понимает, что должен бы уйти — но не выпускает из своих рук её руки, и Луаян отлично видит, как льнёт к его ладони ладонь Тории…

В его жизни нет ничего дороже дочери.

Два года назад её свадьба казалась ему естественной, неизбежной частью спокойной размеренной жизни; сегодня над городом, над университетом, над этими двумя, что держат друг друга за руку, нависла неясная тень — даже будучи магом, он не может понять, что это за угроза, но присутствие её ощущается с каждым днём всё отчётливее. Как поступить сегодня, если не знаешь, будет ли у тебя завтра?

Солль прерывисто вздохнул; краем глаза Луаян видел, как он пытается сосчитать её пульс, как тревожится, как досадует на него, Луаяна, за кажущееся бездействие — маг ведь, взял бы да вылечил…

На Солле печать. Он принесёт несчастье всякому, кто будет иметь неосторожность оказаться рядом — так рассудил Скиталец. Но кто знает, что такое Скиталец и какова изнанка его заклятия?

Тория пошевелилась. Декан снова встретился с ней глазами, и ему показалось, что веки её чуть-чуть опустились, будто Тория хотела кивнуть.

Луаян помедлил — и кивнул ей в ответ. Помедлил; ещё раз окинул взглядом притихшего Эгерта — и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Оставшись вдвоём, они долго молчали. В камине негромко, деликатно потрескивали умирающие поленья.

Наконец Тория улыбнулась через силу:

— Твоя рубашка… Мала.

Эгерт одолжил рубашку у Лиса — его собственная одежда нуждалась в стирке. Гаэтанова рубашка опасно трещала при каждом Соллевом движении; волосы, вымытые и не успевшие просохнуть, казались темнее, чем обычно. Прямо за его спиной мерцал огонь камина — палимой жаром Тории казалось, что у Солля медные плечи.

Наклонившись к ней, он несколько раз повторил один и тот же вопрос; сосредоточившись, она поняла наконец:

— Как тебе помочь? Что надо сделать?

…Вернувшись из промозглой ночи, она долго не могла остановить слёз. Она исходила слезами, захлёбывалась солёной водой, как гибнущий в пучине моряк; Эгерт, на долю которого в тот вечер перепало ещё большее потрясение, держался куда лучше. Последний квартал до университета он нёс дрожащую Торию на руках — её ноги подкашивались и не желали идти. За всю жизнь её отрывал от земли только отец и только в далёком детстве; она притихла, оказавшись на весу — а Солль ступал легко, будто бы действительно нёс ребёнка или попавшего в беду невесомого зверька.

Он нёс её и впервые ощущал каждую напряжённую жилку, каждую трепещущую мышцу, биение её сердца, усталость и горе. Тогда он крепче прижимал её к себе, ему хотелось окутать, спеленать её своей нежностью, закрыть, согреть, защитить.

Встреча с деканом, которой он так боялся, прошла без единого слова. Повинуясь Луаяну, Солль помог Тории добраться до постели; рядом уже поджидала, охая, старушка-служительница. Декан внимательно оглядел виноватого, напряжённого Солля — и снова не раскрыл рта.

…Бродил огонёк по углям в камине; Тория снова слабо улыбнулась. Страшное осталось далеко-далеко позади; теперешнее её состояние, горячее, расслабленное, не угнетало её — напротив, ей хотелось вечно пребывать в этом огненном облаке, наслаждаясь собственной слабостью, покоем и защищённостью.

— Тор… Чем тебе помочь…

Ей приятны были и забота Эгерта, и его беспокойство. А отец… Отец всегда всё знает.

На столике дымилось приготовленное деканом снадобье.

— Ничего, — прошептала Тория, тихонько сжимая Соллеву руку, — ничего страшного… Лекарство поможет.

Он отошёл, чтобы подбросить в камин поленьев. Огонь разгорелся ярче, Тории опять мерещились окружающие Эгерта медные языки. С трудом она села на кровати, придерживая одеяло у груди:

— Подай мне… Склянку.

Зачёрпывая снадобье из его ладоней, она долго растирала себе виски; вскоре сил осталось совсем мало, но о том, чтобы позвать старушку-служительницу, Тория не подумала. Увидев, что она устала, Эгерт взялся за дело сам — осторожно, преодолевая неловкость, он принялся втирать мазь в кожу её лица и шеи. Лекарство пахло сильно и горько, так не пахнет даже разогретая солнцем полынь.

Жар её упал почти мгновенно — но вместо облегчения она снова почувствовала тоску и, покрываясь потом, сначала всхлипнула, потом, теряя над собой власть, задрожала и опять заплакала.

Солль растерялся, хотел было бежать за деканом — но не смог выпустить из своих ладоней вздрагивающей мокрой руки. Склонился над лежащей, нашёл сухими губами сначала один полный слёз глаз, потом другой; чувствуя горький привкус во рту, гладил спутанные тёмные волосы, царапал шрамом кожу её щёк:

— Тор… Посмотри на меня… Не плачь…

Ровно горел камин, и дымилось, не остывая, тёплое снадобье. Бормоча что-то невнятно-ласковое, успокаивающее, Эгерт нежно гладил её шею с узором родинок — с тем самым, памятным до последней точечки созвездием, украшением его неба, бедой его снов… Потом он принялся разминать, растирать снадобьем плечи, тонкие руки, по очереди высвобождая их из-под одеяла — всё равно в комнате было тепло, даже душно. Тория понемногу затихла и всхлипывала всё реже; под тонкой рубашкой высоко поднималась, хватая воздух, влажная от пота грудь.

— Слава небу, — шептал он, чувствуя, как покидает её болезненная дрожь, — слава небу… Всё будет хорошо… Тебе ведь лучше, да?

Глаза Тории казались непроницаемо-чёрными из-за широких, как у ночного зверя, зрачков — она смотрела на Эгерта, не отрываясь. Руки её судорожно сжимали кончик откинутого одеяла; догорал камин, следовало подбросить дров — а у Эгерта не было сил оставить её ни на секунду. В комнатке стало сумрачнее, на стенах плясали тени вперемешку с красными отблесками; Тория длинно всхлипнула и притянула Эгерта к себе.

Они лежали рядом, Эгерт вдыхал горький, неожиданно приятный запах лекарства, боясь сдавить её плечи слишком сильно и причинить боль. Тория, блаженно закрыв глаза, уткнулась носом ему в плечо; камин догорал, и сгущалась темнота.

Тогда рука его, мучась собственной дерзостью и не в силах совладать с нею, дотронулась сквозь рубашку до горячей, вздрагивающей от ударов сердца груди.