Марина Дяченко - Шрам

— Повторяй, Солль: я подонок и мужеложец…

— Оставьте его! — выкрикнула Тория вне себя. Карвер удивился:

— Вы так волнуетесь… Из-за него? Из-за этого… И потом он точно-таки мужеложец, мы застали его с дружком в одном кабачке… А вы не знали, конечно?

До Солля доносилась её беззвучная мольба: останови это, Эгерт. Останови… Сломай заклятие…

Глухо хлопнула дверь — угрюмая кухарка прошла к сараю, кинув на людей у забора тяжёлый, по-прежнему равнодушный взгляд. Поигрывая клинком, Карвер дождался, пока она проковыляла обратно и грохнула тяжёлой дверью, потом повертел шпагой перед самым лицом жертвы:

— Отвечай, подонок… Ты Эгерт Солль?

— Да, — прохрипел Эгерт.

— Ты дезертир?

— Да…

И тогда он снова покрылся потом — но уже не от страха. Сломать заклятие… Пять раз произнести «да».

— Ты, мерзавец, убил жениха этой прекрасной госпожи?!

Торию трясло. Она тоже поняла — сгорбленной спиной своей Эгерт чувствовал её лихорадочное, на пределе срыва ожидание.

Карвер широко ухмыльнулся:

— Ты любишь эту госпожу, да, Эгерт?

— Да! — выкрикнул он в четвёртый раз, чувствуя, как колотится обезумевшее сердце.

Ему казалось, что он слышит дыхание Тории. Светлое небо, помоги мне. Ведь шанс предоставляется лишь раз — и первое в душе должно стать последним… Это значит — отбросить страх?!

Он вскинул голову, ожидая пятого вопроса; встретившись с ним глазами, Карвер невольно отшатнулся, будто увидев перед собой призрак прежнего, повелевающего Эгерта Солля. Отступив на шаг, испытующе оглядел жертву; Солля била крупная дрожь. Карвер удовлетворённо усмехнулся:

— Дрожишь?

— Да!

Он одним рывком поднялся с колен. Успел заметить замешательство в глазах Карвера, успел спиной ощутить движение Тории, шагнул вперёд, намереваясь схватить лейтенанта за тощее горло; Карвер поспешно выставил перед собой шпагу, Эгерт протянул руку, чтобы отвести остриё — и в этот момент приступ тошнотворного, ещё более отвратительного страха превратил его сердце в жалкий трепещущий комок.

Ноги подкосились — он снова осел на землю. Трясущейся рукой коснулся щеки — шрам был на месте, жёсткий, заскорузлый рубец; шрам был на месте — и на месте был изводящий душу страх.

Со скрипом раскачивался фонарь; Эгерт чувствовал, как стынут его колени в ледяной жиже. Откуда-то с крыши капала вода: кап… кап… Что-то беспомощно прошептала Тория; Карвер, опомнившись, недобро сощурился:

— Значит, так… Ты сейчас докажешь госпоже свою любовь, — и он круто развернулся к спутникам, — Бонифор… Там козочка в загоне, видишь? Хозяин не обидится, если мы займём её ненадолго…

Всё ещё надеясь, он шевелил губами, повторяя многочисленные «да» — а Бонифор уже возился возле загона, и Тория, всё ещё не веря в поражение, непонимающе оглядывалась на Бонифора, на Карвера, на усатого Дирка. Аспидно поблёскивала чёрная поверхность жирной лужи.

Надежда последний раз дёрнулась в душе — и затихла, оставив на смену себе глухую безнадёжную тоску; он почувствовал, как Тория тоже поняла это — и сразу обессилела. Глаза их встретились.

— Уходи, — сказал он шёпотом. — Пожалуйста… уходи.

Тория осталась стоять — не то не расслышав, не то не поняв его, не то не в силах сдвинуться с места. Карвер хмыкнул.

Козочка, худая и грязная, привыкла, вероятно, к жестокому обращению — она даже не заблеяла, когда Бонифор, ругаясь вполголоса, стряхнул её со спины к самым сапогам Карвера. Тот по-хозяйски ухватился за верёвку на шее несчастного животного, сочувственно глянул на растерянную Торию:

— Так… Он любит вас, вы слышали?

Солль смотрел на серый, подёргивающийся козий хвост. Чуда не будет. Чуда не будет… Страх подчинил уже и волю, и разум, он потерял себя, он потеряет Торию… Скиталец не оставляет лазеек.

Карвер развернул козу мордой к Эгерту:

— Вот… Вот достойная тебя пара. Вот твоя милая… Поцелуй её, ну-ка!

Неужели Тория не понимает, что должна уйти? Всему конец — стоит ли мучить её этой отвратительной сценой?

С двух сторон в него упёрлись шпаги Бонифора и Дирка:

— Глянь, до чего хороша! Прелестное создание… Поцелуй же!

Запах неухоженного животного раздирал Эгерту ноздри.

— Вы слышали — он любит вас? — доносился откуда-то издалека негромкий Карверов голос. — И вы верили? Посмотрите, он готов променять вас на первую попавшуюся козу!

— Почему на первую попавшуюся? — театрально возмутился Бонифор. — Очаровательная козочка, лучшая в загоне… Да, Солль?

— Как вам не стыдно… — Эгерт едва узнал голос Тории.

— Нам — стыдно?! — Карвер, в отличие от Бонифора, возмутился совершенно искренне. — Нам — а не ему?

— Уходи! — взмолился Эгерт. Тория стояла — небо, неужели у неё отнялись ноги?! Холодное лезвие снова коснулось его шеи:

— Ну-ка, Солль! Объявляю вас мужем и женой — тебя и милую козочку! Давай-ка, мы ждём первой брачной ночи!

Дирк и Бонифор, потрясённые изобретательностью Карвера, развернули козу к Эгерту хвостом:

— Давай-давай… Всего дела на пять минут… Давай, и пойдёшь по добру-поздорову, даму свою домой проводишь… Да, госпожа? Вам ведь неохота одной возвращаться?

Кажется, шёл дождь; кажется, по спутанной козьей шерсти струилась вода. Колени закоченели — Эгерту представилось вдруг, что он мальчик, стоит по колено в весенней речке Каве, а у самого берега цветут какие-то невыносимо жёлтые цветы, он тянется, пытаясь сорвать…

Он дёрнулся от боли — Карвер провёл клинком по его уху:

— Что ж ты раздумываешь? Острая шпага может отрезать ухо, палец, да всё что угодно… Или тебя — уже?! Правда, что студентов оскопляют, а, госпожа?

Страх отнял у Эгерта способность думать и чувствовать; из речи Карвера он понял только, что Тория ещё здесь, и укоризненно, с почти детской обидой подумал: зачем?

Раскачивался под ветром скрипучий, чёрный фонарь. Ночь казалась Тории вязким комком смолы — липкий воздух забивал ей гортань, и нельзя было вздохнуть для слова или крика. Наверное, надо было звать на помощь, колотить кулаками в двери и ставни, бросаться к отцу, наконец… Но шок лишил её возможности бороться, превратив в немого, бессильного свидетеля.

Козочка нерешительно дёрнулась. Бонифор пресёк её попытку вырваться, сдавил коленями; Карвер провёл шпагой по горлу жертвы:

— Ну, Солль?! Расстёгивай пояс!

Тогда темнота сгустилась, сдавила Эгерта со всех сторон, стиснула голову, грудь, залила уши, пробкой заткнула горло, не допуская в лёгкие и крохотного воздушного пузырька; на секунду ему показалось, что он живьём зарыт в землю, что нет ни верха, ни низа, что земля давит, давит…