Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Вот о чём говорила моя Орри. Помесь, лучшая из лучших.

— Она имела в виду только животных?

Галина встретилась с ним глазами — и улыбнулась. Но заговорила не о том:

— Это вас рутены основам размножения выучили? Что от крупных да мясистых часто родится неприглядное потомство, а мощные великаны если и получаются, то в следующем колене и без гарантии?

— Не слышал о таком.

— Рассказывают, один император захотел иметь для себя гренадёров — великанскую гвардию. По всей стране собирал крупных телом юношей и девушек, венчал, дожидался мужского приплода. А дети у них рождались вполне себе обыкновенные. Я сама обвязывала ленточкой красивые большие маки, потом трясла коробочки, собирала и сеяла зрелые семена — ничего хорошего из них не выходило. Гораздо позже нашла объяснение в учебниках экологии.

— Ну, может статься, твои соплеменники и добавили каплю своего ума в народную мудрость. В Верте всегда знали, что сводить на племя необходимо таких, естество которых подобно стиснутой пружине.

— На племя? А любовь? Разве она не поражает души, невзирая на состояние бренных тел?

— Сэниа Гали, я ведь имею в виду это — длинношеее, пускающее едкую слизь, потрясающее ёмкую твердь когтистым копытом.

Пошутил — и отстранился.

Снова шли дни. Почти неделя понадобилась Галине, чтобы восстать из мёртвых, другая — для того, чтобы с избытком вернуть утраченную силу и ловкость. Вертдом и на самом деле был землёй, которая сама по себе исцеляет.

По истечении срока рыжий снова стал донимать её воинскими упражнениями, а Орихалхо — делить с ней постель. И вести задушевные разговоры.

Благодаря таким беседам очень кстати выяснилось, что время ожидания не было потрачено впустую: как раз уговорились об условиях обмена, поставках съестного припаса, ковке нового оружия и прочих жизненно важных материях.

— Векселя и тут ходят превосходно — прямо летают, можно сказать, — похвасталась Орри. — Голубиную почту подключили. Говорят, посланцев почти не сбивают ни хищные птицы, ни люди. Первые — из-за ловкости летунов, вторые — имея личную выгоду. Все живы бесперебойной почтовой связью.

— Ценные бумаги привязывают к лапке?

— Вкладывают в особую сумочку-кармашек на шее. Послание зашифровано, и это, собственно говоря, уже не вексель, а нечто большее. Расшифровать трудно, использовать нельзя. Ты не против, что я по-прежнему пользуюсь твоим именем?

— Конечно, нет. Мы ведь супруги перед законом.

Морянка недоумённо подняла брови:

— Как это? Двоих по желанию одного связывают, если время не терпит, а их союз уж очень вопиет к небесам. Гали, ты раньше об этом не упоминала.

— Мне хотелось дать тебе все те права, которыми пользуешься, — сказала Галина под финал довольно путаного изложения событий. — Чтобы тебе не было беды.

— Что же, — проговорила Орри, вздохнув. — А ведь я так хотела для тебя ребёнка.

— Да все равно ему не быть чистым от моей заразы. Навряд ли. И вообще — никого помимо тебя, рядом не потерплю, ты понимаешь. Верность называется.

— Глупость это называется, — резко перебила Орихалхо. — Ни другим покоя, ни себе радости. Ну, будем надеяться, что обе помрём раньше, чем пороховая бомба взорвётся.

Тогда они рассорились — несильно и впервые в совместной жизни.

А на следующее утро — без снегопада, с небольшим ветром — решили продолжать путь.

Расставание с лошадьми было поистине душераздирающим — обливали слезами морды, жарко дышали в лицо, протягивали хлеб на раскрытой ладони — чтобы любимец в волнении не прикусил зубами пальцы. Сардер тихо ржал, нюхал заново переплетённые и смазанные жиром косы Галины, пытался содрать с них зубами шерстяную шапочку. Впрочем, все в отряде утешались тем, что кони будут вести жизнь счастливую и безопасную, в отличие от тех скакунов, кто пришёл на смену.

Малая верблюжья кавалерия выглядела слегка потешно: большая часть мулагров была в холке чуть выше рутенской лошади-якутки и так же заросла зимним мехом наравне со всадниками. Сбруя (так и хотелось назвать её упряжью) была, по существу, конская, только приспособленная; повод длиннее, стремена и подпруга шире, сами сёдла на высокой подушке по умолчанию предусматривали небольшой горб или то, что скотинка начнёт «козлить», то есть прыгать с места всеми четырьмя ногами сразу, и вообще выпендриваться.

Когда уже устроились в сёдлах, Рауди торжественно вручил Галине саблю в шагреневых ножнах — узкую, хищного вида и цвета. Словно истемна-золотистая змея с изумрудными глазами, вправленными в рукоять. Сказал:

— Старинная работа. Кое-кто из пастухов из своей прошлой жизни сберёг. Народец здесь разнокалиберный, однако. Кто размером в камешек от пращи, кто в глиняный снаряд из катапульты. А тебе будет впору: твой колкий нефрит как бы не повадился против хозяйки в бою обращаться. Эта красотка куда больше подходит для убийцы.

Девушка хотела было возразить против надоевшего клейма, но передумала спорить: уж очень хороша была сабля.

— Как называть-то её? — спросила Галина. — Хороший клинок непременно должен иметь имя.

— Назови сама.

Она потянула лезвие из богатых ножен — блеснул нагой синевато-чёрный цвет. Редкостная закалка.

— Воронёнок. Я знала о таком японском клинке. Из страны Ниппон, понимаешь?

— О. Зовётся почти как мой скакун, правда? Но ты поосторожней. Может быть, однофамилец твоей сабли жив.

— Как это?

— Говорили кое-что. Меч, выпивший сто жизней, обретает душу, сходную с человеческой. Видел сам. У короля в советниках — оживший цвайхандер Торстенгаль, практически бессмертный, одна половина мужская — Хельмут фон Торригаль, вторая — женская. Стелламарис фон Торригаль, царственная воспитательница Кьяртана.

— Сказочки, отец говорил.

— Не уверен, что сказки и что покойник выразился именно так. Но лучше называй свою саблю по-женски: Вороница. Аль-Кхурабийа.

— Французские и испанские мечи сплошь женщины. Хорошо — ей идёт имя.

Галина нехотя вернула клинок в ножны — изумрудные кабошоны слегка пощекотали ладонь без перчатки — и кивнула собеседнику: иди в строй.

Однако Рауди, напротив, выступил вперёд и произнёс:

— Гляньте на вон те снежные холмики. Внимательней.

Сугробы слегка двигались, как бы под ветром. На них проявлялся рисунок из замкнутых концентрических линий, сходный с тем, что бывает на барханах.

— Там внутри — зыбучие пески. Не такие, как на море, — много хуже. Летом их пытаются укрепить колючкой, но звери съедают большую часть — они плодятся и оттого прожорливы. А холод схватывает каждую отдельную песчинку льдом и заставляет скользить друг по другу. И мой Ворон, и другие мулагры чувствуют, что внутри малых холмов, но Аль-Кхураб — лучше всех.