Е. Кочешкова - Зумана

— Марк, — тихо попросила женщина, сидевшая на лежанки со штопкой, — ты нож-то убери…

— Безумие… — пробормотал Шут. От недавней его радости не осталось и следа.

— Ну да, — закивал Марк, послушно убирая ножик в чехол на поясе. — Зато в Золотой объявили большое состязание для нашего брата. Танцоры, кукольники, акробаты — все туда рвутся попасть.

— Э? — Шут удивленно приподнял бровь. На пороге война, а в столице праздник?

— Очень большое состязание! — живо подтвердил Марк, мгновенно забыв о недавней вспышке гнева. — Говорят, сам король пожелал. Мол, победителя возьмет ко двору! Правда, ходят слухи, будто на самом деле это затея советника — чтобы Руальда развеселить. Ну… нам-то оно без отличия — что король, что кукловоды его… Главное подзаработать!

Шут кивнул с пониманием, а сам думал совсем о другом.

«Руальд… Мой король! Неужели потери так сломили тебя? Неужели ты и впрямь превратился в декорацию на троне?»

Он не раз слышал о том недуге, который люди называли «королевской тоской»… когда монарху вдруг становилась совершенно безразлична его власть, и он все больше и больше отдалялся от управления, пока однажды вовсе не снимал корону… Были такие случаи в истории, были. Пра-пра-какой-то там дед Руальда в сорок три года неожиданно для всех сложил мантию и исчез среди ночи. И ведь не нашли. Только легенды остались о доблестном воине, который появился где-то на границе с Тайкурданом и так потрепал степных разбойников, что те надолго забыли дорогу к королевству. В Ферестре подобное случалось раза три, не меньше. И в Герне было… Нехорошее предчувствие говорило Шуту, что Руальд опасно близок к этой самой напасти.

«Светлые боги… не дайте мне опоздать! — думал он, стискивая пальцы. — Я должен найти мальчишку как можно скорей!»

Легко сказать…

Да, он чувствовал принца, но их разделяли долгие дни пути… Впрочем, теперь тонкая нить связи стала достаточно прочной, чтобы Шуту не приходилось даже закрывать глаза, если он хотел почувствовать, где находится ребенок. Эта нить звала и вела его на север, точно стрелка того компаса, какой он видел на «Вилерне». На север… к Золотой, и дальше.

Почему-то все дальше и дальше…

— Герна! — воскликнул Шут, изрядно напугав всех обитателей фургона. — Они увозят его в Герну! Ах, демоны клятые! Это еще недели пути!

Чижик осенил себя защитным знаком, но мать вдруг ударила его по руке.

— Дурень! — сердито сказала она сыну. — Этот парень — видящий… — и обернулась к Шуту с искренней заботой в глазах: — Кого ты ищешь, Зумана? Скажи, а ну, как мы слышали чего? У таких бродяг, вроде нас, ты ведь знаешь, всегда куча сплетен в запасе.

Как и всякая немолодая женщина, супруга Марка обладала той истинной мудростью, которая порой бывает сродни Дару… Шут сглотнул, опустил голову, зажмурившись.

Нет! Как бы ни были добры эти люди, ни к чему им знать лишнего…

— Простите, — прошептал он и выскочил из фургона в смятении и тревоге.

На морозе сразу стало легче. Холод отрезвил и вернул способность контролировать чувства. Шут и сам не знал, какие демоны лишили его душевного равновесия. Все сказалось — и дурные вести о Руальде, и осознание, что мальчишка опять стал еще дальше… Бесконечные поиски… усталость…

— Держись, Руальд… — прошептал он в темноту. — Держись! Кончатся эти злые времена. Обязательно кончатся… — и, возрождая прерванную связь, Шут вновь, как когда-то, потянулся к своему дорогому королю. Отворил сердце… — Я с тобой. Слышишь?! Я с тобой!

Он стоял под густым темным небом, распахнув руки и запрокинув голову. На лицо опускались снежинки, таяли блестящими дорожками слез, но Шут не чувствовал их прикосновения — дух его был далеко…

Он пришел в себя от того, что дверца фургона негромко скрипнула, и еле различимые звуки невесомых шагов вспугнули ночную тишину. Они становились все ближе… а потом на плечи Шуту лег теплый плащ.

— Патрик… пойдем назад. Пойдем, слышишь? — тонкие осторожные пальцы взяли его за руку. — Здесь слишком холодно, ты остудишься…

— Моя королева… — ее прикосновение было чудом… невозможным чудом. Шут отчаянно зажмурился, пытаясь овладеть своим дыханием, которое вдруг стало таким частым и горячим. Но когда обернулся к ней, то все равно не смог утаить улыбки. Той самой глупой улыбки, что всякий раз неудержимо растягивала его губы, когда рядом оказывалась Элея…

И пускай!

Отгоняя прочь все печальные мысли, Шут ласково накрыл ее ладонь второй рукой и поднес к губам — шершавую от ветра, лишенную золотых перстней и кружевных манжет — но такую драгоценную… Приник к тонкой нежной коже так, словно тепло ее было единственным в мире спасительным источником.

«Моя королева…»

Один поцелуй — в самую середину, туда, где сходятся все линии.

И другой — у тонкого запястья…

И на каждый кончик дрожащих пальцев…

Он не мог остановиться.

Он знал — еще миг и жар, который безумно вспыхнул внутри, вырвется наружу. Еще миг — и все зайдет слишком далеко…

— Пат… — она смотрела на него так… так, что у Шута мутилось в голове. — Патрик… — в этих глазах не было гнева, не было изумления или насмешки. Только ясный звездный свет… трогательная детская беззащитность… Только испуг и… и…

Нет!

«Нет! — сердце сбилось с ритма и замерло. — Это невозможно… Я ведь шут… я просто безродный паяц… а она королева… — мысли были подобны ударам штормовой волны, они накатывали одна за другой и разбивались вдребезги. — Слепец! О боги, я просто слепец… А еще называл себя видящим… Какой же бестолочью надо быть, чтобы обманываться так виртуозно! Чтобы столько лет лгать себе, будто ничего не испытывал, а потом не разглядеть этой жажды и в ее глазах… — он чувствовал как подрагивают тонкие пальчики в его ладони. — Моя Элея… моя светлая королева… Боги, неужели ты в самом деле могла обратить свой взор на такого как я?..» — а в памяти один за другим вспыхивали прежние разговоры, встречи, взгляды. И Шут уже знал точно — могла. Могла… потому и бросила все, отреклась от трона, выбрала долгий путь через все Дикие степи… А он-то, дурак, ничего не понимал!

Она любила, любила его, беспомощного чудака, нищего и бездомного.

«Боги, что же я творю?!»

Нет…

Глупо давать себе надежду, которая едва ли воплотится хоть когда-нибудь. Ведь как бы ни было глубоко чувство Элеи, оно ничего не меняло…

Шут просто не имел права на ее любовь.

Кто она — и кто он…

«Нет… — сказал он себе, давя подступившие к глазам слезы. — Нет! Ничего не было… Не было…»