Из бурных волн - Вал И. Лейн
— Пап, — выдохнула я, — если маме сейчас станет лучше, и она снова начнет пить, что ты будешь делать? — У меня не хватило духу полностью выразить то, что было у меня в голове. Планировал ли он так жить всегда? В постоянном беспокойстве за свою жену, которая навсегда останется на волосок от гибели? — Я люблю маму, но хочу, чтобы ты был счастлив. Ее порок приковал тебя к ней так же, как и ее.
Мой отец начал было отвечать, но затем замолчал. Я заметила, как его усы слегка дрогнули, когда он собрался с мыслями.
— Я хотел тебе кое-что сказать. Я должен был сказать тебе, когда ты только приехала сюда. — Он моргнул, не отрывая взгляда от дороги. — Но я был напуган и не хотел, чтобы ты тоже испугалась.
Я приподняла брови, призывая его продолжать.
— Я думаю, твоя мама была…
— Что? Кем она была?
— Думаю, она сама сделала это с собой. Думаю, она пыталась свести счеты с жизнью.
У меня отвисла челюсть, и я, заикаясь, пробормотала ответ.
— Ты… ты думаешь, она сделала это нарочно?
— Я… я нашел пузырек с таблетками рядом с ней, среди других пустых бутылок. Этого было достаточно, чтобы свалить лошадь с ног. Врачи сказали, чудо, что она все еще жива.
Я потеряла дар речи. Пыталась найти слова, но внутри у меня все пересохло. Почувствовала, что лицо горит, и заморгала, чтобы сдержать слезы, которые так и норовили хлынуть наружу. Именно этого я и боялась.
— И что же нам тогда делать? — спросила я срывающимся голосом.
— Я действительно не знаю, Катрина. — Было непривычно слышать, как он произносит мое полное имя, и это означало, что дела идут неважно. — Мы попытаемся ей помочь. Лучше помочь. Это всего лишь шаг за шагом. Как было всегда.
Я ответила несколькими слабыми кивками головы, понимая, что все это бесполезно, и понимая, что проклятие начинает тяготеть над мамой, как и над всеми ее предками.
Мы заехали на больничную парковку. По дороге к маминой палате никто из нас больше не произнес ни слова. Я осталась с мамой, а папа пошел выполнить кое-какие поручения. Я воспользовалась возможностью еще раз открыть дневник, начав с того места, на котором остановилась. Я едва могла смотреть на маму, не теряя самообладания, поэтому уткнулась в страницы.
11 июня 1944 года
Дорогой дневник «Надежда»,
Не думаю, что мама передумает. Вчера отец был в ярости, когда узнал, что я так сильно донимаю маму. Он сказал, что накажет меня, если я еще раз об этом заговорю. Поэтому я постаралась на некоторое время отстать от нее. Но сегодня спросила маму, бывала ли она когда-нибудь раньше на пляже, и она ответила, что, конечно, нет. Наверное, я не задумывалась об этом, но у бабушки не было машины, когда мама была маленькой. Она не смогла бы пойти на пляж, даже если бы захотела. Но, между нами говоря, думаю, в глубине души она тоже хотела бы когда-нибудь это увидеть. Она просто не признается в этом.
С любовью твоя,
Нельда
Чем больше я читала, тем больше убеждалась, что бабушка Альма произвела на нашу семью неизгладимое впечатление, хотя я не могла сказать, была ли она тогда еще жива или нет. Ее дочь Эстер, казалось, была полностью согласна пойти по ее стопам, и в результате, насколько мне известно, бедная упрямая Нельда так и не смогла поехать на пляж в том году. После этого она, похоже, оставила эту затею и, насколько я могла судить, вообще отказалась от нее. Но, прочитав следующую серию записей о походах в парк, уроках танцев, начале 9-го класса и о том, как она лгала отцу о том, что занималась вышиванием крестиком, я наткнулась на одну запись, которая заинтересовала меня больше, чем другие.
2 августа 1944
Дорогой дневник «Надежда»,
Прошлой ночью мне приснился самый страшный сон. Я тонула, причем в самом глубоком из всех океанов! Я не могла дышать. Я почти ощущала вкус соленой воды. Это было так реально. Мама пришла в мою комнату, когда услышала, как я кричу. Она разбудила меня и сказала, что это был просто дурной сон. Но я не могла заснуть снова. Я так боялась, что этот сон приснится мне снова. Если тонуть — это то же самое, что чувствовать себя тонущим, может, не стоит даже приближаться к воде. Мама сказала мне, что это предупреждение. Она сказала, что у нее тоже было такое раньше. Думаю, может быть, она права. Может быть, это хорошо, что мы живем так далеко от пляжа. Не думаю, что может быть что-то страшнее, чем утонуть.
Нельда
К тому времени, как я закончила читать эту запись, я затаила дыхание, будто, если ее пропущу, это может привести к взрыву. Тот же сон. Ему много веков.
В комнату вошел папа, и я отложила дневник. Не хотелось, чтобы он задавал вопросы, поэтому делала все возможное, чтобы не показывать дневник ему, когда он был рядом. Но остаток вечера я провела, испытывая острое желание снова открыть записи и изучить все остальное.
В тот вечер я снова вернулась домой, и, хотя намеревалась дочитать дневник Нельды до конца, у меня на уме было кое-что еще.
34. Утони или выплыви
Я открыла ноутбук, просматривая все файлы, которые сохранила несколько недель назад в Изабель, с датами смерти, списком имен и странным письмом, подписанным «Г». Я подумала, что, возможно, в дневнике Нельды могут быть какие-то подсказки о том, кем был этот «Г». Эта буква «Г» была самой давней из всех, что я смогла проследить. Возможно, именно там и начались эпидемии снов и безумия. Я распечатала все документы один за другим и заперлась в своей комнате.
Я сидела на кровати, вокруг были разбросаны бумаги. В дневнике оставалось еще несколько страниц, которые я так и не удосужилась прочитать. Мои налитые кровью глаза пробегали по страницам все быстрее и быстрее, ища и умоляя выцветшие чернила на бумаге показать мне что-то новое. Просматривая записи о новых мечтах утонуть, о красивом новом мальчике в классе и о том, что война вот-вот закончится, я читала с нетерпением. Биение моего сердца ускорялось с каждым словом, по мере того как я приближалась к последней странице. Последняя запись разорвала мою душу надвое.
5 июня 1945
«Надежда»,
Мне следует сменить твое имя. Больше ни
