Роман Мискин - Амулет Святовита. Вторая часть

И она многозначительно посмотрела на свою собеседницу.

- Да-да, как бы он чего не натворил-то здесь, - охнула худая, всплеснув руками.

А толстуха тем временем продолжала:

- И придти-то он пришел сам или же его привели, а только вот с какой стати он приказывает и покрикивает здесь, а? Вот чего я не понимаю! Мы что с тобой здесь, подруга, в первый раз, что ли, за ранеными ухаживаем?

- Так, тетки, болтать будете после! - прикрикнул на них Пеколс, краем уха уловивший их разговор. - Живо за горячей водой! А не то...

Толстуха возмутилась - и, лихо подбоченясь, с вызовом повысила голос:

- А не то - это что?

И победно оглянулась на окружающих.

Но Пеколс вдруг осклабился и подмигнул:

- А не будем шевелиться мы с вами, тетки, то перебьют всех защитников крепости, а затем и нас с вами - так и не узнаете разницы в постели между бородой и усами!

Толстуха замерла на миг - а затем вся вспыхнула, захлопала глазами, топнула ногой и сердито сплюнула:

- Ах ты, охальник! Сукин сын бородатый! Вот же бесово отродье! Я тебе дам постель!

Вокруг прыснули молодые девицы, захихикали берендеихи постарше, а кое-кто из раненых, превозмогая боль и стоны, даже громко рассмеялся.

- Беги, тетка, за кипятком! - подмигнул ей снова Пеколс.

Вокруг уже все смачно захохотали.

Толстуха завертелась на месте, даже не зная, как и ответить этому бородатому взъерошенному наглецу. А затем, всплеснув руками, еще раз плюнула:

- Фу ты, ну ты, палки гнуты! А чтоб тебя!

И унеслась за водой под смешки и скабрезные шуточки.

- Эк ты ее умыл, дядя, - сказал, улыбаясь через боль, ратник в годах, которому земник перетягивал кровоточащую рану. - Как тебя звать-то? И сам откуда такой будешь? Каким ветром тебя сюда занесло? Что-то я не припомню, чтобы в наших коленах берендеев водились такие вот бородачи.

- Прок Пеколс меня зовут, - ответил барздук. - А занесла меня сюда нелегкая с хозяином моим, который сейчас вместе с вашими на стене бьется.

- На стене бьется? Это хорошо! - крякнул служивый. - А чего нелегкая, говоришь?

- Да услужили волхвы, растуды их в душу... - вырвалось в сердцах у Пеколса.

Брови дядьки взметнулись вверх:

- С волхвами не поладили? О-ла-ла! Тут уже точно, от них и под землю рад будешь забиться!

И хрипло засмеялся.

- Не от них - а вместе с одним из них нас сюда и занесло! - сердито буркнул земник.

Ратник покрутил головой:

- Ничего не понимаю... Но вот что скажу тебе, Прок - в лекарском деле ты прок точно знаешь! Не чета нашим теткам!

Пеколс слегка покраснел от похвалы, но виду не подал.

А раненый продолжал:

- Ну а откуда сам-то? Из каких краев? И где делу своему обучался?

- Я смотрю, любопытный ты больно, - подмигнул ратнику барздук. - Всё тебе вынь, да положь, да обскажи! А сам-то кто? Имя-то у тебя есть?

- Хе! Имя у меня есть, - улыбнулся служивый. - Только что оно тебе, чужестранцу, скажет-то?

И сам подмигнул в ответ.

Прок улыбнулся, покрутил головой и сказал:

- Да, хитёр ты, дядя, однако! Ну да ладно! Полежи пока здесь - рану я тебе одним зельем толковым смазал, ежели клинки у этой нечисти не отравлены были, то жить будешь. А разболится вдруг рана - то зови!

Ратник хлопнул по плечу Пеколса:

- Благодарствую, старина! А имечко у меня простое - кличут меня Кром, старший мечник второй сотни. А тетку эту пышную, что ты над ней посмеялся, звать Мелиндой - сестрица она мне двоюродная, а я ей, значит, брательник! Вот оно как!

У Прока только челюсть и отвалилась.

А служивый, видя искреннее замешательство барздука, только загоготал в ответ. А отсмеявшись и утерев загрубевшим мозолистым пальцем слезу с глаза, сказал:

- Не робей, дядя! Мужа у нее нет - сгинул в схватке давно. Но вот с тобой, лекарь, я бы с удовольствием раздавил бы зеленого винца - ежели, конечно, докажешь моей сестрице в постели преимущества бороды перед усами!

И снова громко заржал.

Прок только хлопал глазами, не зная, куда себя деть.

- Ага, и на тебя управа нашлась, охальник! - захихикала костлявая подружка толстухи, возившаяся по соседству с другим раненым. - Как тебя Кром самого уделал-то, а? Прям с бородой и умыл всего!

- А ну, бабы, цыц! - вдруг рявкнул ратник. - Посмеялись - и хватит! Слушай меня сюда - ежели кто ослушается вот этого чужестранца, будет иметь дело со мной. Поскольку свое собственное лекарское дело этот дядька знает лучше вас всех, вместе взятых! Вот так-то, бабы!

И нарочито грозно посмотрел вокруг. Смешки и хихиканье стали затихать.

Ратник обернулся к барздуку:

- Давай, приказывай, Прок Пеколс! Теперича ты - главный над женской сотней!

И, поманив того пальцем, шепнул на ухо:

- А ежели у самого нутро разноется там или чего другое - то просто подходи. Твое зелье я на себе уже испробовал - а вот у старого мечника для лекаря завсегда найдется несколько капель уже моей собственной настойки! Та еще отрава - пробирает до самых кишок!

И подмигнул, щелкнув себя пальцами по шее и показав горлышко припрятанной за поясом фляги.

А затем крякнул довольно:

- Что я, не понимаю, что ли, когда добрая душа огоньку просит?

- Огоньку? - переспросил Пеколс, никак не придя в себя.

Ратник осклабился:

- Да ты свой лиловый нос-то видал, лекарь? За версту слышно, как от тебя вином разит!

Пеколс закрутил своей взъерошенной головой.

- Ну, ты и шутник, дядя! Совсем меня затюкал! - наконец-то улыбнулся земник. - Только вот, наверное, еще не скоро я к тебе твоего зелья испробовать приду - гляди, сколько раненых снова принесли...

И действительно, в пещере народу заметно прибавилось - кто сам приковылял, зажимая жестокие кровавые раны, а кого принесли другие, и, оставив на попечение зареванных теток и испуганных девиц, снова поспешили обратно. Стон от боли, скрип зубов, причитания женщин, глухие разговоры наводнили зал густой тяжелой пеленой.

- Видать, дела на стене идут неважно... - хмуро заметил старый мечник.

И был прав.

***

На стене творилось нечто невообразимое. Кровавая кутерьма завертела защитников крепости в смертельной пляске. Всё смешалось в одну кучу - берендеи, злыдни, песьеголовцы. Ничего нельзя было разобрать в этой гибельной каше - словно грозовая туча упала на Златоград, затопив его едким ядовитым туманом. Мелькали острия пик, вспыхивали молниями клинки, гремели с треском щиты под ударами палиц и булав, искрилась и звенела сталь, смертоносным градом летели сверху камни и стрелы, собирая свою кошмарную жатву. Крики, вой, сопение, стон, рык и ругань висели в тяжелом воздухе битвы.

Сеча была жестокой. Вот песьеголовец, с леденящим завыванием прыгает в строй ощетинившихся клинками берендеев, укладывая подчас за один раз своей палицей с пол-десятка ратников, прежде чем зарычит в последний раз на их острых пиках. И летит вниз со стены его тело в страшных корчах прямо на острые камни. Но и там он еще шипит и исходит яростной пеной, неистово клацая желтыми клыками, пока не затихнет навеки. А вот свора злыдней теснит окруженного ими одинокого латника, бросается на него с диким визгом - и отлетает, словно волна, ударившись об утес. Но и тут, дождавшись своего часа, подлостью добивается своего. Не устоял, не удержался на ногах одинокий ратник - споткнулся о тело павшего товарища. И в тот же миг накрывает его с головой черная волна озверевшей нечисти - и терзает, шматует, жрет еще теплую кровавую плоть.