Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
— Конечно, — ответил Гинли с готовностью. — Горец.
— Почему Горец? — удивилась я.
— Так, милая леди! — ещё больше меня удивился Гинли. — Лобастый-то какой! Шея длинная, ноги длинные, сухопарый был, иноходец. Кем же ему быть, как не Горцем? Добрый жеребчик.
Они будто не знали, что у костяшек не может быть души.
И костяшки не знали?
Да ладно! Раньше точно не было! Я же своими глазами видела, как они стоят рядами, словно чучела лошадей.
Но тут мы вышли из прохода между двумя стенами — и мне стало не до костяшек. Прямо перед нами открылся широкий плац, освещённый последним уцелевшим прожектором на последней, похоже, уцелевшей вышке, чёрный от гари и крови. Шагах в тридцати от нас, не дальше, валялся, распластав широкие крылья, дохлый жрун. Из его груди, разнесённой пулемётной очередью, текло что-то чёрное — кровь или смола. Рядом с тушей твари лежали тела людей, кошмарно многих людей — и у ближайшего, в форме солдата Перелесья, череп был рассечён палашом до плеч.
— Повеселились же братцы-кавалеристы, — грустно усмехнулся Солар. — Тут всё они рубились. Наши ушли во-он, — и показал рукой.
Над чёрными руинами, исходящими густым смрадным дымом, ещё мерцал слабый красноватый отсвет. Там ещё горело, но до изумления слабо.
— Это там была дыра? — спросил Гинли.
— Да какой-то… храм не храм, — Солар неопределённо покрутил в воздухе рукой. — Портал, говорят. Там дальше у них железка была, одноколейка, и что-то навроде арсенала…
Он сказал что-то ещё, но я не расслышала или не поняла. Я увидела в тени вышки костяшку, стоящую над убитым кавалеристом. Безголовое искусственное тело с разорванной взрывом грудью лежало между тел перелесских солдат, а костяшка стояла, склонившись к трупу мордой, будто пыталась его обнюхать и убедиться, что всякие признаки жизни ушли совсем.
А ведь не должна же была!
Прости мне Господи, я не могла этого понять!
Я не понимала, почему некромеханические лошади так себя ведут. Меня это настораживало, даже пугало. Чудеса — дело такое… далеко не всегда хорошее.
— Прости, Солар, — сказала я. — Погодите, парни.
Я подошла к нашим костяшкам — и Шкилет немедленно потянулся мордой, за что был облаян Тяпкой. Я протянула ему клешню и потрогала его череп, а Шкилет — мотнул головой.
Я трогала не кадавра. Мёртвую лошадь, но какую-то странную. Узлов я не чувствовала — и не понимала, как это вообще возможно. Откуда там явная воля, осмысленные движения… Одержимая машина? Одержимая лошадиной душой? Впервые такое видела, даже представить себе не могла. Дико было смотреть.
— Так, — сказала я. — Простите. Мне надо в этом разобраться. Ильк, когда Шкилет стал так себя вести? Только точно?
— После взрыва, — сказал Ильк. — Когда вы упали в обморок.
— А Горец? — спросила я Гинли.
— Наверное, тогда же, — сказал Гинли. — Может, малость позже.
— Да что за ерунда! — сказал Солар в досаде. — Вас же ждут, леди! Тут Бог знает что творится, а вы — про лошадок…
— Да! — рявкнула я. — Тут Бог знает что — и я не понимаю! Я не понимаю, откуда в машинах это! Я должна понять, по крайней мере, что это не ошмётки демонов и не какая-нибудь мерзость, которая притворяется лошадиной душой!
— Не похоже на демона, — сказал Ильк.
— Когда будет похоже — может быть поздно, — огрызнулась я. — Мне не нравится.
— Что вы, леди, — сказал Гинли. — Они тёпленькие, мы чувствуем. Они это самое… для нас тёпленькие.
Я ощупала Шкилету зубастую пасть, погладила по позвоночнику — и он вёл себя, быть может, и не совсем как живая лошадь, но здорово похоже. Я никогда не имела дела с душами лошадей — и не могла разобраться, настоящая в нём теперь лошадиная душа или адская подделка… но Дар реагировал спокойно, вернее, не реагировал никак. Тварь, которая билась внутри клетки, поднимала Дар, разжигала — а костяшку я могла хоть языком лизать, внутри меня не менялось ничего.
— Ладно, — сказала я наконец. — Кажется, они безопасные. А вы видели пленных, Солар?
— Мы думаем, они там, за дымом, — сказал Солар мрачно. — Клай нам пока туда запретил. Там какие-то штуковины… навроде паутины… и будто дымовая завеса. Клай там пел и мелом рисовал — и велел не соваться, пока вы не прибудете и не закончит мессир Валор. А мессир Валор — он там, в штабном корпусе. Всё, как есть, разрисовал и мелом, и кровью — все стены, все двери в узорах…
— А кровь откуда взял? — спросил Ильк.
Дельно. Мне тоже было интересно.
— Да крови-то! — махнул рукой Солар. — Горстью можно черпать. Только мессир Валор сказал, что так не годится, надо добровольно отдать. Ну мы ему охранника живьём и приволокли. Рэнк ему ещё по дороге сказал: ты отдаёшь кровь добровольно, немножечко, или я тебе лично башку отстригу. А что ему, жалко, что ли? Он мессиру Валору сам добровольно предложил. Берите, говорит, прекраснейший мессир, хоть половину, только не велите кадаврам меня на части рвать… а потом разглядел, что мессир Валор тоже фарфоровый!
Под конец они все уже откровенно посмеивались.
Не фарфоровые, а железные парни.
Около пролома в заборе фарфоровые бойцы под руководством охрипшего Майра строили что-то наподобие баррикады из обломков, а другие впрягли костяшек и пытались вытащить за ворота дохлую тварь. Ждали, наверное, что армия перелесцев может подойти на помощь своим, и пытались восстановить защиту, насколько возможно. Я, наконец, в свете прожектора во всех подробностях увидела сам корпус, — вполне добротное двухэтажное сооружение, основательное, явно надолго строившееся — и мне вдруг на миг стало худо. Мутно, тяжело — нестерпимая физическая тоска, как у отравившегося человека, когда вот-вот вывернет, а мир кажется невыносимым.
И спрут из черноты наложился на тварь, пытающуюся пробиться на волю из клетки. Это была одна гадина, она находилась внутри.
Она, Хаэла!
Попалась, мерзость, подумала я, и от злой радости стало немного легче, а всё окружающее обрело чёткость и смысл.
У входа в штабной корпус горело два костра с двух сторон — ядовитым сине-зелёным пламенем. Всё здание окружала огненная черта — кольцом. Как она сделана, я сходу не поняла: вид был такой, будто на землю тонкой струйкой налили смолу и подожгли, но сине-зелёным смола не горит. Дверь и стены сияли в свечении моего Дара просто невероятным количеством самых разных знаков. Я поняла Солара: «узоры» — это потому, что ни классических звёзд, ни классических роз я тут не видела. Эти странные чертежи… это было что-то очень тайное или очень древнее — в общем,
