Юлия Латынина - Колдуны и министры

– А вы, – самым серьезным тоном сказал Нан, – увидите себя вынужденным в третий раз в жизни задушить те самые реформы, за которые всегда были в душе.

Арфарра сел на табурет и закрыл лицо руками. Он сидел там довольно долго, так долго, что в углу камеры тихо зашуршало, и две пары любопытных крысиных глазок выставилось из-под соломы. Свет от персикового фонаря не достигал Арфарры, и Нану показалось, что старый колдун куда-то пропал, оставив вместо себя кусок тяжелой тьмы на каменной табуреточке.

– Я зря вам солгал, – вдруг послышался голос Арфарры. Крыса испуганно брызнула в норку. – Четверть века назад я был виновен в самом страшном пороке – глупости. Я заслужил не ссылку, а топор. Мне следовало бы покончить с собой, если б не одно обстоятельство, невероятное и сейчас несущественное. В городе будет бунт. Помогите стране!

– Я вам не верю, – сказал Нан. – Вы хотите использовать меня, а потом отрубить голову: вам придется довольствоваться лишь последним.

Старик, произведенный народом в бога-покровителя пыток, долго молчал, потом наклонил голову и тихо спросил:

– Что ж. Вы правы, если бы я лгал, я бы говорил точно то же. Полагаю, нет ничего, что могло б доказать мою искренность?

– Именно так.

– Что ж, господин Нан. Как вы понимаете, мне будет трудно уцелеть без помощи. Помочь мне можете либо вы, либо господин Чареника. Право, мне жаль, что придется просить помощи у господина Чареники. Куда вы, однако, дели документы из своего знаменитого сундучка?

– Я отдал их Чаренике.

– Я поймал за руку сына Чареники, когда он крал сундучок, и он выронил со страха душу, так как я ему показал какую-то бумагу из своего рукава. Но сундучок был пуст.

– Как пуст, – вскричал Нан, выкатывая глаза, – значит, кто-то добрался до него раньше!

– Вы лжете хуже меня: попробуйте еще раз.

Нан засмеялся со своей соломы и сказал:

– Когда правитель осведомлен о всем зле, которое творится в государстве, это приводит к неверным шагам.

Арфарра хлопнул в ладони: вошли трое варваров. Арфарра кивнул на бывшего министра и сказал:

– Спросите у этого человека, где нужные мне документы, и спрашивайте, пока он не ответит.

Откинулся на своей табуреточке к стене и неприязненно закрыл глаза.

На следующее утро стражник принес Нану миску с едой. Узник приподнял голову с соломы и сказал, что не хотел бы лишать государственных свиней причитающегося им корма. Стражник сказал, что всех так кормят, и что господа Руш и Ишнайя кушали так же. Нан замолчал, но тут прибежал комендант, плюнул в миску, сгреб бывшего министра за волосы и стал купать его в этой миске. Бог знает, что на него накатило: может, Нан когда-то не подписал его племяннику назначения, а может, это у него было в обычае.

Глава одиннадцатая,

в которой народу становится известно, что варвары навели порчу на государственный займ

Мир наш – вместилище непостоянства и игралище страстей, и часто великие события происходят от ничтожных причин.

В то самое время, когда хозяйки ставили вторую опару для теста, а комендант кормил Нана за волосы из миски, святой Лахут шел к рынку в сопровождении бичующихся и толпы. На одном из перекрестков он заметил трех черных псов, рывших лапами землю, и, будучи человеком проницательным, воскликнул:

– Это божий знак! Третий день они здесь роют!

Мигом принесли лопаты, начали копать в поисках божьего знака, и выкопали, к ужасу толпы, бамбуковую клетку с мертвой мангустой. Зверька обрили, чем-то страшно искололи, и босили под землю умирать. Люди заволновались от сострадания.

Один из спутников Лахута осмотрел клетку и закричал:

– Это похоже на работу мастера Имина Короткие Ушки!

Толпа побежала к Имину Короткие Ушки и потащила его за ногу в реку, но тот завопил, что он ни в чем не виноват, и продает таких клеток в неделю десять штук, и что на каждой клетке у него есть номер, и он записывает номер и покупателя в кожаную книгу. Посмотрели клетку и прочитали номер. Сличили запись в книге и прочли, что клетка была продана варвару из городской стражи по имени Радун. Все оцепенели.

– Братцы, – закричал какой-то оборванец, – ведь варвары этой мангустой навели порчу на государственный займ: все три дня, пока мангуста подыхала под перекрестком, курс займа падал!

Толпа пришла в ужас от этой новости.

Люди бросились к пятой управе и стали требовать Радуна. Шум стоял такой, что, казалось, раскололись небо и земля. Радун ни в чем не признавался, а в доказательство невиновности показал на пять тысяч билетов государственного займа, которые теперь стоили меньше подписи казненного. Толпа озадачилась, и кое-кто сообразил, что они вломились в казенную управу, что, по закону, означает бунт.

– Братцы, – орал Радун, размахивая билетами, – это кто же вас надоумил бунтовать против государя?

Толпа вытолкнула на середину Лахута.

– Вязать его! – распорядился Радун.

Лахута стали ловить за локти, а Радун подскочил к нему и заорал:

– Признавайся, кровяная морда, ты сам зарыл мангусту на перекрестке, чтобы смутить народ!

Лахут со страшной силой отпихнул стражника и вскричал:

– Я, собака, верный подданный государя! А вы, варвары, этой мангустой его извели!

– А кто же сидит во дворце? – обалдел сотник.

– Как кто? Оборотень!

– Да откуда ты знаешь?

– А во мне побывал дух мертвой мангусты!

Тут начались такие вопли, что, казалось, с мира содрали шкурку. С Радуна сняли парчовую шубку и хотели было убить, но потом передумали и отпустили. После этого наиболее благоразумные отправились домой закрывать лавки, а наименее благоразумные отправились с кольями в варварскую слободу, лавки грабить.

Шимана Двенадцатый молился с прочими людьми перед открытием дневного заседания Собора «красных циновок», когда ему доложили о происшествии в городской управе. Он спросил, можно ли арестовать святого Лахута, и, услышав, что это нецелесообразно, произнес:

– Справедливее нам использовать этот случай для расправы с врагами, чем врагам – для расправы с нами.

После этого он собрал глав двадцаток и сотен, числом семнадцать человек, и возвестил им, что настала эра Торжестующего Добра. Согласно учению «красных циновок», в мире существует три эры: эра Чистоты, когда еще не было ни добрых, ни злых, эра Помутнения Чистоты, в которой добрые и злые живут вместе; и эра Торжествующего Добра. В эру Помутнения Чистоты чистым людям позволительно утаивать свои взгляды и обманывать любого, включая своих сторонников, в том, что касается сущности учения. В эру Торжествующего Добра чистые должны быть отделены от злых, а все имущество злых – разделено меж добрыми. Заявление Шиманы о наступлении эры Торжествующего Добра было, по правде говоря, несколько неожиданным, потому что последнее время о ней редко вспоминали, а на предыдущем Соборе приняли указ, что вышеупомянутая эра уже наступила внутри добрых душ, и более нигде не наступит.