Дом Одиссея - Клэр Норт
– Приена, Теодора, Эос, полагаю, нам следует немного прогуляться в компании Рены, – говорит Пенелопа.
Рена быстро поднимается, разглаживает подол юбки, кивает Приене, когда та, выскользнув из темноты, встает рядом с ней, а Теодора занимает позицию с другой стороны. Электра отворачивается, и Пилад, который все еще держит ее, подбородком указывает Ясону следовать за женщинами, отходящими от костра.
Я ловлю луч звездного света и, добавив ему яркости, пускаю над их головами, когда они заходят глубже в лес. Теодора прокладывает путь между неровными камнями, сквозь хлещущие ветви к берегу ручья, где деревья и скалы расступаются достаточно, чтобы приоткрыть кусочек звездного неба. Приена встает за спиной у Рены. Эос стоит рядом с Пенелопой. Ясон – в паре шагов, молчаливый свидетель этой сцены, но не участник.
Рена поднимает лицо к небу, закрывает глаза, позволяя себе окунуться в эту ночь, ощутить легкий ветерок, красоту, разлитую в воздухе, тяжесть собственной прекрасной плоти. Пенелопа смотрит на нее долгое мгновение, а потом говорит:
– Удовлетвори мое любопытство. Если ты не против. Это Менелай попросил тебя отравить Ореста?
Рена лишь слегка приоткрывает глаза и отвечает так, будто уже мертва и сейчас далеко отсюда, бредет по покрытым туманом полям высохшей пшеницы.
– Не напрямую. Но он командует Клейтосом, а тот знает меня еще с прежних времен. Она спасла меня, знаете. Клитемнестра. Она спасла всех нас. Я была ребенком, когда она нашла меня, уже предназначенную… в подстилки для какого-то старика. Она забрала меня, умыла лицо, расчесала волосы, нарядила в одежды ее дочери, втерла масло в кожу. Она была… она была невероятно красивой. Когда Агамемнон царствовал в Микенах, женщины были просто… плотью. Их швыряли то одному псу, то другому, как старую погрызенную кость. Но когда он уплыл в Трою, она положила этому конец. Вернула прежние порядки, по которым любой мужчина, взявший женщину без ее согласия, даже самую последнюю рабыню, будет сам наказан за это, не она. Мужчины ненавидели это, использовали против нее, но мы… Я… я любила ее. Мужчины дают женщинам власть, и женщины жертвуют другими женщинами, чтобы ублажить мужчин. Но не Клитемнестра. Она была настоящей царицей. Она могла бы попросить меня о чем угодно – вообще обо всем, – и я была бы рада услужить ей.
Фурии кружат в вышине, пытаясь снова поймать эхо крика Электры, пародируя, коверкая звук, – но не могут уловить сути и визжат: «Мама, мама, мама!» И тут я понимаю, что другие тоже смотрят, подглядывают на залитую звездным светом поляну. Вот стоит Артемида, пальцы ног в ручье, лук со спущенной тетивой на боку, голова опущена, словно она вот-вот нырнет в поток. И Афина тоже ждет на краю прогалины, положив шлем у ног и воткнув копье наконечником в землю. Они пришли не ради Пенелопы и даже не ради Электры, или ее брата, или фурий, ярящихся над нами. С некоторым удивлением я понимаю, что они здесь из-за Рены. Явились ради невоспетой служанки богини.
– Но ты дала клятву Клитемнестре защитить ее дочь.
Рена кивает коротко и резко.
– Дала. Электра никогда не поймет, как мать ее любила. Клитемнестра видела, что ее дочери одиноко, и велела мне играть с ней. Я так и сделала и даже какое-то время считала, что это такая дружба. Я бы с удовольствием стала Электре другом, если бы это сделало Клитемнестру счастливой. Но Орест поклялся отомстить за отца и потому убил мать. Лишь цари и герои должны соблюдать клятвы. Никого не волнует, что там скажет рабыня.
Я кладу руку на плечо Рены, вдыхаю силу в ее осанку, спокойствие – в грудь. Ее преданность сияет ярко и ослепительно. «Клитемнестра, Клитемнестра, чудная Клитемнестра», – поет ее душа. Пока царица была жива, Рена никогда не выражала своих чувств, не смела сказать царице Микен: «Спасибо, спасибо, ты – мой свет». Ведь что есть искренняя верность и благодарность, если не разновидность невинной, но оттого не менее сильной любви? И даже смерть Клитемнестры не положила ей конец.
Автоноя шепчет:
– Может быть, изгнание, может быть…
Эос отвечает:
– Нет. Мы обе знаем, что ничего не выйдет.
Если Приена не покончит с этим сегодня, тогда Пилад или Ясон сделают это завтра или Электра – послезавтра, но они будут жестокими. Они будут ужасно жестокими, эти сыны и дочери. Возможно, они решат, что муки другого человека избавят их от боли в сердце, и будут неправы.
– Ты знаешь, кто убил Зосиму? – задает Пенелопа вопрос, на который не ожидает ответа.
Рена качает головой; ей уже незачем лгать.
– Нет, – вздыхает царица, – не думаю.
Эос берет Автоною за руку, когда Приена достает меч. Командующая итакийской армией мгновение медлит, останавливается перед микенской служанкой и смотрит ей в глаза.
– Сестра, – говорит она, – думаю, будь я на твоем месте, я бы сделала то же самое.
Рена кивает, признавая правдивость слов, ничего более, и даже не смотрит на меч Приены.
Крики фурий стихли, осознаю я вдруг. Пока Приена поднимает свой клинок, я оглядываюсь в поисках трех кровавых тварей, когтистых повелительниц огня и боли, и нахожу их: они не кружат в небе, не клекочут от радости, а молча стоят на краю рощи, укрыв крыльями сутулые фигуры, поблескивая глазами цвета пламени.
Сейчас они тихи, их головы склонены: они пришли не издеваться, не хихикать, не насладиться трагедией, а почтить одну из них.
Когда после удара Приены Рена падает, я слышу то, чего, наверное, никогда больше не услышу: голоса богинь и фурий сливаются в песне скорби по душе ушедшей служанки.
Глава 37
Итак, позвольте коротко рассказать о событиях последних трех дней.
Отряды спартанцев расходятся по острову, но не замечают ни следа женщин. Кефалония намного больше Итаки, однако меньший остров управляет большим. Менелай привел с собой недостаточно людей, чтобы захватить все царство: он думал, достаточно будет занять дворец – и теперь расплачивается за свою ошибку.
Приена отправляет разведчиц проследить за передвижениями солдат, звенящих бронзой то где-то в садах, то посреди каменистых полей. Разведчицы изображают тех, кто они есть: пастушек, сборщиц хвороста, разносчиц масла по домам и женщин, кующих медь и олово. Они могут стоять в паре шагов от спартанцев, смотреть на них разинув рты и оставаться некоторым образом невидимыми.
– Будьте осторожны с женщинами! – наставлял Менелай сына, прежде чем отправить его через пролив от Итаки. – Они хитры! Они на ее стороне!
Никострат кивнул и сказал: да, отец, конечно, отец, – но ничего не понял. Само собой, он помнил, что Елена, сбежав в Трою, развязала войну, расколовшую мир, но это же совсем другое дело. Та Елена, которую он знает, заговаривающаяся пьянчужка, пускающая слюни у ног его отца, и потому предположение, что женщины островов могут представлять для него значительную угрозу, – это отрицание всех основ Никостратова мировоззрения.
И вот он шагает по Кефалонии и грозно вопрошает, где царица, кто видел Пенелопу-предательницу, – и каждая встреченная им женщина, которой он задает эти вопросы, съеживается, кланяется и бормочет: о боги, о нет, добрый господин, пожалуйста, не бей нас, добрый господин, помилуй, мы всего лишь скромные вдовы и старые служанки; это соответствует ожиданиям Никострата, а значит, должно быть правдой.
Приена
