Анна Мистунина - Искупление

— На твою сторону, Кати. Если… Если все так, если мы увидим завтра, что другого выхода нет, ты возьмешь мою кровь и остановишь их. Так будет правильно.

— Нет, не будет. Ты все еще ничего не понял.

— Почему? Ты Сильная. Я, по твоим словам, тоже. Значит, моя кровь сгодится не хуже твоей. О чем еще…

— Я не смогу этого сделать, — перебила Кати. — Не из-за Силы, Силы мне хватит. Разве ты не понимаешь? Я могу пожертвовать собой, не другими. Завтра придется убивать не только существ, маги не сдадутся без боя. Неужели ты думаешь, что я смогу убить свою дочь, пусть мы с ней и не разговаривали много лет? Своего внука? Своих друзей? Тех, с кем жила бок о бок три столетия? И ты — тебя я тоже не смогу убить, Карий, даже руками жрецов. Просто не смогу!

— А я тебя, по-твоему — смогу?!

— Сможешь. Ты и сам это знаешь.

Свеча зачадила и погасла, как будто кто-то невидимый задул ее. В темноте перед глазами повисло светлое пятно, хранящее форму лица Сильной.

— Нет, — прошептал Кар. — Зачем так, Кати? Почему? Ты сама говорила — ты не знаешь преданности. Ты с самого начала видела такой конец, и тебе было все равно. Что изменилось теперь, зачем тебе умирать? Знаю, ты поклялась отомстить за Зиту, но не так, нет! Поверь мне — месть не стоит этого!

В полной темноте Кар почувствовал ее улыбку. Почувствовал — и содрогнулся.

— Глупый мальчишка, ты действительно ничего не понял. Зита… Когда я стояла над ее мертвым телом, я знала, что если приду к вам, то полюблю императора и сделаю это ради него, что умру, чтобы дать тебе Абсолютную Силу. Не ради мести. Ради любви. Месть лишь заставила меня решиться, остальное…

— Но как же Эриан, Кати? Об этом ты подумала?!

— Я думаю о нем, только о нем. У него останется его Империя, и… и когда-нибудь он простит нас обоих.

— Кати, — Кар больше не шептал, он хрипел. Темная трясина засасывала его, не выбраться, не продохнуть. — Абсолютная Сила… моя кровь… это дало бы тебе годы, еще годы жизни… с Эрианом. А я… я с радостью умер бы за вас, клянусь. Прошу тебя, Кати, ты не можешь умереть! Я… Эриан любит тебя, а ты его. Пожалуйста, Кати…

— Не могу, я же тебе сказала.

— Тогда… Будет сражение. Будет много крови. Будь все проклято, Кати, да мы сможем купаться в ней! Мы возьмем сколько нужно — и справимся, вместе. Далась тебе эта Абсолютная Сила!

— Вспомни, что я тебе показала. Какая еще Сила способна уничтожить миллионы существ сразу?

— Должен быть другой путь! Кати, не может быть, чтобы его не было!

Он плакал и знал, что значат его слезы. Бессилие. Поражение. Обреченность. Но хватался, все еще хватался за надежду. Не утопающий — утонувший, но еще не верящий в конец.

Кати ответила голосом пустым и бесцветным, как сама смерть:

— Есть. Я видела этот другой путь и теперь его вижу. Я могу пойти сейчас к императору. Рассказать ему все. Позволить себя отговорить. Провести с ним эту ночь, любить его и к утру забыть обо всем, усадить его на Мору, улететь — в горы, в пустыню, не важно, лишь бы существа не скоро туда добрались. Я вижу…

— Так сделай это, Кати! Спаси его и себя!

— Ты не дослушал, — прервала Сильная. — Я вижу, что будет дальше. Вы погибнете — все. Немного времени спустя существа уничтожат людей в нашем мире. Мы останемся вдвоем, император без Империи, полубезумный от пережитого, и я, Сильная без Силы, без жизни. Я буду стареть у него на руках, он будет умолять меня принять кровь — его кровь, другой у нас не будет… Не обрекай нас на это, Карий.

Тишина длилась и длилась, бесконечная, как смертный хрип. Тишина и темнота — кроме них в мире не осталось ничего.

— Мы договорились? — спросила этой тишине Кати. — Или будешь еще спорить?

— Нет, — беззвучно, одними губами прошептал Кар. — Нет, нет!

— Ты пожертвовал уже мною однажды. По сути, ты жертвовал мною каждый день все эти восемь лет. Я лишь прошу сделать это еще раз, ради меня, ради императора, ради обоих наших народов. Не такая уж это высокая цена.

«Нет, нет!»

— Решайся, Карий. Я устала ждать.

«Нет!»

— Я худший из всех людей на свете, Кати. Но даже я не смогу убить тебя.

— Тебе и не придется, все сделают жрецы, это их работа — убивать магов. Только не упусти Силу. Помни — она нужна тебе вся.

— Кати… Я буду говорить завтра с отцом, с другими Сильными. Я предложу им Долину, предложу любые уступки, вплоть до половины Империи… Эриан не утвердит, но мы разберемся с этим позже. Отец хочет моей смерти — отлично, я отдамся в его руки, как только все закончится. Лишь бы они помогли нам. И мы будем драться, драться, не считаясь с потерями. Мы сделаем все, что сможем, и только если… если не останется выбора, тогда я соглашусь. Но до последнего буду простить тебя передумать и поменяться со мной местами.

— Договорились. Я буду ждать твоего решения. Но все должно быть готово.

— Кати… Я не хочу!

— Знаю, — сказала она и шагнула ближе. — Ты можешь сделать для меня еще одно. Это не касается ни императора, ни твоей маленькой дикарки, только нас двоих. Я не буду настаивать…

— Разве это не должен быть Эриан?

— Я говорила тебе, к чему это приведет. Но я могу уйти.

— Нет, — прошептал Кар, протягивая руки, обнимая ее, прижимаясь к ее щеке своей, мокрой от слез. — Не уходи. Я должен был сделать это еще в Долине, я был слепцом, Кати, нет — идиотом. Прости меня, прости…

Кати простила — руками, губами. Кар увлек ее на кровать, помог снять одежду. Его собственная одежда полетела на пол, Кар и не заметил, как оказался без нее. Мгновения растянулись на годы, на столетия. Безумие, преступление, священнодействие…

Но не одна Кати избрала эту ночь для решающего разговора. Может быть, поставленный ею магический колпак ослаб, может быть, та, что стояла перед палаткой, не решаясь войти, и впрямь обладала Силой — но только Кар почувствовал неумелое, ищущее прикосновение магии. Почувствовал страх и упрямую решимость той, у входа, но закрыться не успел. Ее боль ударила Кара, когда Тагрия поняла, чем он занят и, через мгновение — с кем. С улицы долетел тонкий вскрик. И топот убегающих ног. И — тишина.

— Что ты будешь делать? — спросила Кати.

— Ничего, — ответил Кар, снова принимаясь ее ласкать. — Не думай об этом, забудь. Обо всем забудь, Кати…

Он целовал ее губы и глаза, он был нежным и настойчивым, он отзывался на сокровенные желания ее тела. Он пытался, снова и снова, ласками заглушить их общую печаль и горечь неслучившегося. Пытался, хоть и знал, что не сможет, отодвинуть проклятое утро. Стон наслаждения походил на рыдание — или рыдание было стоном наслаждения. Задыхаясь, оба упали на постель, но через минуту уже снова бросились друг другу в объятия.