Вадим Панов - Головокружение

— Это уж точно.

— И чо мне тогда делать? — поинтересовался Чемодан. — Снова за кистень браться? Каждый день на дело ходить? А на фига?

— Отвык?

— Не хочу. — Гнилич вальяжно раскинулся на мягком стуле, задрал майку, с наслаждением почесал живот и нравоучительно продолжил: — Ежели тебе чо прет, то отворачиваться не нужно, подставляй горсти и тащи, пока есть. А если прет по делу, то еще и собой гордись, потому как крутой вырос. Я ведь не сразу смекнул, что Кунтик наших бунтов побаивается, долго деревом ходил, слушал одноглазого, будто кумира какого, мля. А потом один раз смотрю — денег дает, другой… Эге, думаю, вот оно как все устроено. И завертелось… — Чемодан напоминал довольного кота, заполучившего и кошечку, и ведро сметаны, и теплую печку, и все — задаром. — А как смекнул, так житуха ваще пошла клевая, мля, даже грабить не надо — все так приносят. Иногда скучно ваще делается, мля… Врубаешься?

— Но ребятки твои все равно иногда бузят, — заметил Ваня.

— Конечно, — гыгыкнул Гнилич. — Сам смекни, чел: ежели мы бузить перестанем, с чего тогда Кунтику нас бояться? Тут все просто: он дает деньги, чтобы я вел себя прилично, но если я стану вести себя прилично, он перестанет давать деньги. Поэтому я деньги беру, но пацанов не строю, пусть развлекаются. — Чемодан с жалостью посмотрел на Сиракузу: — По ходу, рано я тебя смышленым назвал. Обычный ты чел, хоть и прибился к нам.

— Неужели твою затею другие уйбуи не просекли?

— Какие другие?

— Ну, Дуричи хотя бы.

— Дуричи тормознутые, мля, как машина без колес, но Шпатель, я вижу, в процесс врубился.

— И что?

— А мне чо? Пусть тоже Шибзичей грабит — не жалко. Дуричи мне завсегда ближе были, чем эти шепелявые.

— То есть воевать с Дуричами ты не станешь?

— На кой ляд? Пусть Кунтик парится, он ведь этот… фюрер, мля, великий. — Чемодан вытер о скатерть руки, подумал и в нее же высморкался.

— А что я буду делать, если ко мне завтра Шпатель притащится с таким же, как твое, предложением? — поинтересовался Сиракуза.

— Денег захочет?

— Ага.

— Дашь ему, что попросит, — хмыкнул Гнилич. — Из своей доли.

— То есть ты меня не прикроешь?

— С чего, мля? Ты мне матрас, что ли, чтобы тебя прикрывать? Сам со Шпателем разбираться будешь. Или, гы-гы, Кунтика попросишь.

— Ну, сам так сам, — подытожил Ваня.

— И еще я хочу, чтобы ты мою первую долю до завтра выдал, — продолжил Чемодан. Он еще не понял, что разговор окончен.

— Как это — завтра? — рассмеялся Сиракуза.

— А вот так, — жестко бросил уйбуй. — Найди деньги и отдай, врубаешься? А не то…

— Ты, Чемодан, знаешь, почему жив до сих пор? — не менее жестко, чем Гнилич, бросил Ваня.

— Чо? — опешил уйбуй.

— Оглох?

— Ты все-таки тупой… Мля! — Возмущенный Гнилич потянулся к кобуре, намереваясь показать наглому челу, кто в семье хозяин, но замер — у его кадыка появилось черное, как сама тьма, и острое, как язык шутника, лезвие навского ножа. Держал клинок хван, и именно внезапное появление четырехрукого заставило Чемодана издать последнее восклицание. — Мля!

— Хватит ругаться, — поморщился Ваня, возвращаясь к вину. Он неспешно налил в бокал красного, сделал пару маленьких глотков, невозмутимо поглядывая на замершего истуканом Гнилича, вытер губы салфеткой и лишь после этого продолжил: — Ты, Чемодан, до сих пор жив только потому, что я так хочу. Это понятно?

— Да, — просипел Гнилич.

— Повтори.

— Я жив, потому что ты так хочешь.

— Нет, не так, — улыбнулся Ваня. — Так тебе не понятно… — Он помолчал, словно обдумывая ситуацию, после чего велел: — Встань на колени.

— Что?

Нож чуть сильнее надавил на шею, и дикарь поспешно сполз на пол.

— Теперь повтори.

— Я жив, потому что ты так хочешь.

В глазах Гнилича светилась лютая злоба, но Ваня плевать хотел на чувства дикаря.

— Запомни эти слова, Чемодан, — посоветовал Сиракуза. — Запомни крепко. Я не Кунтик, я не буду кормить чужих волков, у меня свои есть. — Ваня сделал еще один глоток вина. — Повтори.

— У тебя свои волки есть.

— И эти слова тоже запомни, Чемодан. Потому что если ты их случайно забудешь, мои волки тебя на лоскуты порвут.

Складской комплекс «Кумар Карго Экспресс».

Москва, улица Левобережная,

10 июня, пятница, 18:30

— Чего тебе продать? — переспросил Урбек Кумар.

— Взрывчатки, — с готовностью повторил Шпатель. — Или, значит, бомбу какую магическую, только посильнее, чтобы как следует шандарахнула.

— Зачем?

— Дела у нас, — неопределенно ответил Дурич. — Чисто внутренние, типа.

И скорчил гримасу, как ему показалось — кровожадную.

— Знаю я ваши дела, — усмехнулся Урбек.

— Чего тогда спрашиваешь?

— Потому что должен понимать, как ты планируешь использовать товар.

Шасы принципиально не брали в руки оружие, никогда ни с кем не воевали, но это не мешало им быть превосходными военными экспертами. Тысячи лет они торговали мечами, луками, броней, боевыми артефактами, пистолетами и прочими предметами полноценного мужского досуга и до самых незначительных нюансов изучили характеристики товара. Потому-то к их советам прислушивались даже бывалые воины.

А уж Урбек Кумар даже среди шасов считался одним из заправских спецов по оружию.

Главный в Тайном Городе скупщик краденого вел дела со всеми: с Красными Шапками, наемниками и обыкновенными человскими уголовниками, в жизни не слышавшими о Великих Домах. И никто не уходил от Кумара обиженным. Шас торговался, выслушивал грустные исповеди, «входил в положение», договаривался и платил. Наличными, без вопросов и ровно столько, сколько договорились. Клиенты знали, что если добыча попала к Урбеку, за нее можно не беспокоиться — сгинет без следа, а потому соглашались на грабительские порой условия. С другой стороны, у Кумара можно было раздобыть любой товар, поговаривали, он даже приторговывал запрещенными артефактами, и за этим к нему тоже слетались ушлые ребята самых разных мастей.

— Зачем тебе знать, для чего взрывчатка? — подозрительно осведомился Шпатель. — Это секрет, в натуре, важная военная тайна, вдруг ты все испортишь?

— А вдруг ты или бойцы твои все испортите? Размахнетесь магической бомбой неправильно, и прибежишь ты ко мне, с башкой оторванной, права качать. А у меня тут прибрано везде, можно сказать — чисто.

— Чисто конкретно, — машинально отозвался Дурич.

— А впрочем, решай сам, — неожиданно произнес шас. — Твоя башка, в конце концов, тебе ею думать.