Аттестат зрелости - Сергей Борисович Рюмин
— Она приезжала в субботу, искала тебя. Оставила тебе записку.
Я встал, подошел к столу, забрал листок, развернул, прочел:
— 7−45–66. Антон, позвоните мне, пожалуйста. З. П.
— Извини, но я прочёл её, — повинился директор. — Мало ли.
Я кивнул. Я не видел ничего здесь такого постыдного. Тем более, что записка была не заклеена в конверте, а передана вот так, просто в сложенном состоянии.
— Ты не сказал, в каких ты с ней отношениях? — спросил Иван Степанович.
— Ни в каких, — ответил я. — Помог ей чуть-чуть и всё…
— Как ты ей помог? — влезла в разговор Малевская, перебив меня.
— Да так, немного, — опять уклонился я. — Я даже не знал, как её зовут.
— Она тоже не знала, как тебя зовут, — сообщил директор, — пока не увидела твой портрет в газете, где ты соревнования выиграл. Вот и приехала тебя поблагодарить.
— Знаешь, Антон, — снова влезла в разговор Малевская. — Ты должен поговорить с Зинаидой Павловной, рассказать ей о проблемах школы, о недостаточном обеспеченности учебными материалами, мебелью… Видишь, какая старая мебель, например, в кабинете директора?
Я поперхнулся и закашлялся. Самоуверенная наглость Малевской меня, мягко выражаясь, несколько удивила.
— Школа тебе дала образование, — самозабвенно продолжала Людмила Николаевна. — Научила тебя дружить, дала тебе путевку в жизнь, по которой ты вскоре пойдешь с высоко поднятой головой…
А я в это время вспомнил, как полтора года назад в восьмом классе меня в коридоре школы скопом избили тогдашние мои одноклассники Родионов, Мелешков и Баринов, которые в девятый не попали, пошли учиться в ПТУ. Причиной драки послужила та же «троянская Елена» — Ленка-Жазиль, на которую положил глаз Родионов. И как Малевская шла мимо меня, стоявшего с окровавленным лицом возле двери неработающего медпункта, поглядела на меня и молча прошла дальше.
— Полгода назад я лежал в больнице, — тихо ответил я. — Больше месяца. Никто из школы меня так и не навестил. Представляете, Людмила Николаевна?
Завуч осеклась, вопросительно посмотрела на директора. Иван Степанович едва заметно покачал головой.
— Ты должен понять! — повысила голос Малевская. — Всё-таки таких как ты здесь целая школа, шестьсот человек. За всеми не уследишь…
— Ту же Ирину Ерёмину помните? — грустно улыбнулся я. — На похороны ни один учитель не пришел. И почему-то одноклассникам запретили идти попрощаться с ней. Помните?
Малевская сжала губы ниточкой, нахмурилась.
— Я не буду ничего просить у Зинаиды Павловны, — продолжил я. — Ни для школы, ни для себя тоже. Зачем? У меня всё есть, всего хватает. Не надо заставлять меня попрошайничать. Я не нищий на паперти.
Малевская густо покраснела, замерла, беззвучно хватая воздух ртом, словно рыба, вытащенная из воды. Матвеев уставился в бумаги, как будто делая вид, что это его не касается.
— Извините, — я встал. — Мне на урок надо.
Не дожидаясь разрешения, я вышел из кабинета, комкая в руке злополучную записку. Безусловно, бабушке позвонить надо. Обязательно. Раньше надо было, да как-то всё откладывал да откладывал.
— И почему мы на этот раз опоздали? — ехидно поинтересовалась Наталья Михайловна. Первым уроком, как назло, была алгебра.
— Иван Степанович с Людмилой Николаевной нотации читали, — ответил я, виновато повесив голову. — Извините, Наталья Михайловна, так получилось.
Роскошная высокая молодая блондинка Наталья Михайловна Гревцова окинула меня подозрительным взглядом. Мне показалось, что она даже попыталась незаметно принюхаться ко мне, не тянет ли от меня серой. Серой не пахло.
— Проходи на место, — разрешила она. Но стоило мне поставить дипломат на стол, сказала:
— А, впрочем, постой. Давай-ка к доске и продемонстрируй нам свои знания…
Я продемонстрировал. С моей нынешней почти абсолютной памятью это было несложно. В течение пяти минут решил на доске три уравнения, которые она мне дала из методички (чесслово, основное время я потратил на написание цифр и знаков мелом на доске, чем на раздумья), отошел в сторону, давая возможность проверить.
— Садись, — наконец сказала Наталья Михайловна. — Четыре. Давай дневник!
Спорить я не стал. С некоторых пор я стал относиться к отметкам несколько философски.
Принёс дневник, положил ей на стол, встал рядом, ожидая, когда она поставит оценку и распишется. А пока она черкала у меня в дневнике ручкой, чисто из озорства пустил ей в поясницу медленную теплую живую силу, воздействуя на определенные интересные точки. Наталья Михайловна замерла, сжав губы, пошла пятнами и вполголоса через силу выдала:
— Прекрати, пожалуйста…
Я прекратил, едва сдерживая внезапно возникшее жгучее желание провести рукой у нее по волосам. Волосы у Наташки были замечательные: золотистые, волнистые, густые, длинные до лопаток. А еще от неё шла волна тоскливой обреченности. Впрочем, внешне это проявлялось со знаком минус — Наталья Михайловна оставалась энергичной, вроде даже веселой, улыбчивой, разве что немного рассеянной, заторможенной. Но, стоило ей присесть на своё место за учительский стол и спрятаться от нас за стойкой с учебниками и пособиями, улыбка с её лица сходила, а глаза наливались слезами.
Магическое зрение в её организме проблем со здоровьем не выявило. Её ярко-зеленый узел силы в районе солнечного сплетения остался таким же, как и три месяца назад — с грецкий орех. Я мысленно вздохнул — Гериса на неё нет!
Я сел на своё место, выложил тетрадь, учебник, линейку, ручку с карандашом. Ведь как в класс зашел, сразу к доске, к барьеру, так сказать. А Наташка точно чем-то озабочена.
— Ты что такой смурной? — мои размышления прервал Юрка, слегка пнув меня локтем в бок.
— Не знаешь, что это Натальей Михайловной? — спросил я. — Что-то она вообще какая-то сама не своя.
— Да… — отмахнулся Никитин. — Вроде кто-то у неё из родственников в больницу попал. Девчонки говорили, что слышали, как она отпрашивалась на сегодня, а её Малевская не отпустила, дескать, нет никого на замену.
— Ковалёв, Никитин! — негромко подала голос Наташка. — Вы мешаете, ребята. Потише, пожалуйста.
Я чуть не выпал в осадок. «Потише, пожалуйста» да «мешаете, ребята»… Эти выражения были явно не из лексикона Натальи Михайловны. Да и тон, которым они были произнесены настолько не соответствовал ей, что впору думать, что человека либо подменили, либо у неё в жизни что-то сильно не в порядке.
— Реально Натаха не в форме, — шепнул
