Бармалей и Снегурочка - Геннадий Тарасов
– Как так не имею? – еще больше удивляется Волат. – Я же прежде ходил! И ты мне тогда препятствий не чинил...
– Так, то когда было! А теперь тебя пускать не велено.
– Какие-то небылицы ты мне все рассказываешь, Змей, – начал терять терпение Волат. – Ежели мне надо пройти, я пройду, ты знаешь. А мне надо! Так что, не задерживай, посторонись, цел покуда. Видишь, ноги уже припекать начинает!
И он хотел подвинуть Горыныча в сторону, как ветку в лесу, да пройти себе мимо. Но не тут-то было!
Во-первых, Горыныча так просто не подвинешь. Все-таки – страж мостового перехода и владыка огня. И даже могучану его с наскока не одолеть. Особенно, когда у Горыныча голова болит, гудит, как медный чан. У Змея и так характер скверный, никто не рискует с ним связываться, а когда он с похмелья, так и вовсе, вздорней и мерзопакостней существа не сыскать.
Медный гуд висел над Смородиной, к воде прижимался, далече раздавался – вот как страдал Змеюшка.
Не удалось Волату Горыныча подвинуть, с прохода убрать. Тот еще больше растопырился, да на хвост встал, уперся им изо всей злобной силушки. И еще надулся и до небес вырос – он так умеет, чтобы, значит, сопернику соответствовать.
– Что ж, быть тогда сече великой! – возвестил Волат. Поплевав на ладони, он принялся по-молодечески жонглировать боевым топориком, с руки на руку да с плеча на плечо перекидывать, да в очередь локтями его подпинывать.
– Титаномахия! – откликнулся Горыныч на тарабарском. Ощетиниваясь медной чешуей, он потянул из-за пояса булаву тяжелую, шипастую. – Армагеддон! – прорычал он вдобавок.
– Нет, – засомневался могучан и даже головушкой покачал, – на серьезную битву наша стычка не потянет. Думается, надолго я тут с тобой не задержусь. Поэтому, есть такое слово – батл...
– Это где ж ты такое непотребство подхватил? – прямо оскорбился Змей.
– Надо где! А для тебя – самое то!
Тут же на мосту они и схватились, и схлестнулись. Как оно и бывает: слово за слово, кочерыжкой по столу – и понеслось.
Столкнулась гора стальных мускулов с медной башней чешуйчатой.
Земля содрогнулась, небо наклонилось, набекрень стало, и луна по нему ходуном заходила.
Тут у башни и преимущество сразу обнаружилось: она еще огнем вокруг себя, почитай, на версту поливала. После длительного возлияния самогона на пару с Карачуном, Горыныч огнетворным топливом по самую макушку оказался заполнен, так что, плевался огненными бомбами без остановки. Страх, да и только! А никакой не батл легкомысленный, тут Волат супротивника слегка недооценил. А, может, наоборот раззадорить хотел, разозлить, чтобы тот от злости голову потерял.
Так оно поначалу и случилось.
Схватился могучан за топор и ну им работать. Он так часто им орудовал, поднимая и опуская на медный доспех Змеев, что блестящее лезвие образовало в воздухе ясную дугу, а звук ударов слился в единый гул, грому подобный.
Эх, раззудись рука, развернись плечо!
Напор да натиск Волата довольно скоро принесли ему успех. Велету удалось продавить Горыныча и оттеснить его на другой берег Почай-реки. Ну, думал великан, как-нибудь! И всего-то делов! Ударить самому, уклониться от булавы Змеевой, увернуться от его бомбы огненной, да вновь ударить. В таком темпе, в расчёте два своих удара на один его, и продолжать. И тогда, даст Бог, все получится. Ничего!
Ничего-то ничего, но ведь и Горыныч совсем не промах. Он, когда силы ему не достает, характер свой пакостный привлекает на подмогу.
Тут ведь вот какое дело. Волат почему-то думал, и даже был уверен, что про его любовь с Марой никто не догадывался. Ага, конечно! Это в Русколанском-то лесу? Что-то скрыть? Щас! Просто ему в глаза никто ничего не говорил, опасаясь его силушки и необузданной вспыльчивости. А Горыныч ему глаза-то на заблуждение и открыл. Нашел время!
– А куда же ты так рвешься? – стал он вопросы задавать неудобные и сам же на них отвечать. – Ты что же, думаешь, что зазноба твоя, Марушка, ждет тебя? Дождаться не может?
– Замолчи, Змей поганый! – отвечал Волат.
– Или, думаешь, что она по тебе горюет-убивается? Места себе не находит? Руки на себя наложить пытается? Да ничуть не бывало!
– Замолчи, тебе сказано! Замолкни!
– Нет, богатырь, давным-давно нашла Марушка-Морана тебе замену. Знаешь кого? Не заешь! Так слушай, я скажу тебе. Это Тугарин Змей, богатырь чужестранный, плененный. Дальний мой, к слову, сродственник. Видать, сук у него покрепче твоего оказался! А ты...
– Замолчи, тебе сказано! – закричал Волат. – Не то вырву язык твой поганый!
– Новый вырастет! – засмеялся Горыныч глумливо. – К тому же у меня их целых три! Но ты погоди, я не договорил!
Эх, что тут началось! Волат совсем рассвирепел и с утроенной силой на Змея навалился. Удар за ударом, удар за ударом! Лезвие скользит по чешуе медной, та гнется, удары держит, но, кажется, что ненадолго ее достанет, с таким-то охаживанием. Почувствовал Змей, что хватил он лишнего, и зря все-таки могучана раззадорил. Вот и смертушка, старуха проклятая, пришла за мной, подумал он.
А Волат все теснит его и теснит, и вот уже дуб-Мильян рядом и колодец под ним виднеется. Эх, подумал могучар, пора кончать со змеем-негодником. Надоело уже, думает, топором махать. И так крепко приложился, что топор возьми, и преломись. Рукоять треснула, а боек, вертясь и фырча, отлетел прямо в небо и со всего лету ударил по луне.
Удар был такой силы, что луна возьми и повернись темной своей стороной.
Враз потемнело, будто ночь сгустилась. Да и откуда свету взяться, если ночное солнце лик свой спрятало. Хорошо еще, снега повсюду много, он сам собой светится.
Эх, обрадовался Горыныч, видя, что противник его безоружен остался! Так и бросился на него с булавой, так и устремился.
– Сейчас, – кричит, – расквашу тебя!
Но могучара расквасить не так-то просто. Он, если придется, и голыми руками гору по камешку разнесет.
Вырвал Волат из земли с корнем молодой дубок, и ну им, точно дубиной, от Змеевой булавы отмахиваться. Остановил он было Горыныча, но тот воодушевился, все равно наседает. К тому же, дерево, даже и дуб, против стали булатной недолго продержится. Вот и от дубины Волатовой щепки раз за разом отлетают, вот и его уже Горыныч прямо к колодцу теснит. И силушка противостоять медному истукану иссякает.
