Ярослава Кузнецова - Химеры

Нет, не человек.

– Рамиро, – сказала черноглазая. Голос был низкий, грудной. – Отпусти мальчика, пусть погуляет пока.

– Ньет и впрямь... – Рамиро очередной раз потянулся к пачке, выбил папиросу, покрутил в пальцах и со вздохом сунул обратно. – Погуляй, мы тут быстро все решим, и я тебе потом театр покажу.

– "Быстро"! – черноглазая фыркнула.

Ньет кивнул и умелся от греха подальше.

В коридор он идти побоялся, поэтому спрятался в тени на последнем ряду и оттуда разглядывал едва освещенное зеркало сцены – пустое, увешанное черной тканью пространство, молчащее, как осенний лес. С первого ряда доносились оживленные голоса, Ньет перестал прислушиваться и начал задремывать, как дремал бывало в безопасной тиши придонных вод.

Легкое движение рядом, шелест, кто-то тронул его за плечо.

Фолари вскинулся, оскалил зубы и на всякий случай зашипел. Потом опомнился, отпрянул, сел обратно в кресло.

– Ого, да ты из наших, – на него в упор уставились прозрачные глаза в черных ресницах. Бледное личико, высветленные добела волосы. – Где такие клыки нарастил?

Девчонка стояла рядом, легкая, стройная, черно-белая, как рисунок углем на белой бумаге.

– Я... – фолари смутился. – У меня так всегда было.

Спутала. Хорошо хоть не убежала с визгом.

– Ну да, конечно, – легкая улыбка.– Ладно, не хочешь говорить — не надо. Меня Десире зовут.

– Ньет.

– Ты господина Илена ученик? – Десире покосилась в сторону сцены.

– Что-то вроде. Помогаю ему с работой. Временно.

– Говорят у него такой характер тяжелый, что на стенку залезть можно, – подковырнула девчонка. – Одно время я боялась что они с матерью поженятся. Я бы тогда из дома сбежала.

– Почему это тяжелый, – Ньет обиделся за своего человека. – Нормальный характер. Не дерется, еда у него вкусная. Картинки. А кто твоя мать?

– Лара, – Десире сморщила носик и темные нарисованные круги под ее глазами показались совсем уж неуместными. – Полезли на крышу? А то она меня щас увидит и примотается к чему нибудь. Пусть они с госпожой Кариной твоего Рамиро терзают, а мы сбежим.

Ньет поднялся и пошел за ней, осторожно пробираясь меж креслами. Она похоже так и не сообразила, с кем познакомилась. Люди так легко обманываются, только если все делать, как они привыкли.

Десире вывела его в просторный холл, увешанный гербами и портретами, свернула, пошла к высокой двустворчатой двери под арочным сводом, задевая вытянутой в сторону рукой круглые бока колонн.

– Тут лестница на ложи и бельэтаж, поднимемся по ней и вылезем на колосники. Никогда не был над сценой?

– Я тут вообще первый раз, – честно сказал Ньет.

– А ты разве не на театрального художника учишься?

– Нет.

За дверью оказался красивый светлый коридор а потом и впрямь лестница, мраморная, с красной ковровой дорожкой и деревянными перилами, отполированными тысячами рук.

Десире полетела вверх по ступенькам, Ньет поспевал за ней, умудряясь еще и головой по сторонам вертеть. Этажа через три красивая лестница сузилась, ковер исчез, мрамор сменился бетоном. Еще пара пролетов.

– Вот, нам сюда.

Следующая дверь оказалась совсем простой, окрашеной в бежевый, с обычной круглой ручкой – никаких завитушек.

– Проберемся над сценой, только ступай осторожней, не топай там особо.

Десире распахнула дверь, Ньет с любопытством заглянул внутрь и тут же отпрянул.

Железо. Много злого, жаркого, пахнущего опасностью и смертью железа.

Как в печь шагнуть.

– Ты что это? Высоты боишься?

Десире с легкостью спорхнула на железный помост, пробежалась вперед – металл даже не загудел под ней. Обернулась, поманила за собой.

– Не дрейфь, давай руку. Эх ты, а еще химера...

– Я не химера.

Из бархатной гулкой тьмы перед и под ними шел ровный жар, вынуждая отвернуть лицо. Фолари сощурился, стараясь не дышать.

– Мы не боимся высоты, – серьезно сказала Десире. – Мы не боимся высоты, тьмы, смерти и Полночи. Мы ничего не боимся. Только так можно стать свободным.

Ньет выдохнул и шагнул вперед. Побрел за своей проводницей, стараясь не смотреть вниз, не дышать, не оглядываться.

Если попривыкнуть... можно пройти.

Смерти он боялся.

Злое железо окружало его со всех сторон – гигантская тяжеленная клетка, решетки колосников, черные тросы, уходящие вниз, спящие машины, ряды слепых прожекторов, огромных, как в порту, металлические реи и растяжки, бегучий такелаж сухопутного судна.

Клетка, выстроенная людьми для их непонятной магии, занавешенная бархатным занавесом, переслоенная черным сукном, полная стоячего пересушенного воздуха, саднящего горло.

Колеблющийся пол.

Смазка, горелая пыль, металлическая стружка...

Если они могут, то и я могу.

Шаг, еще шаг, он, жмурясь, протянул руку, нащупал холодные пальцы Десире, кое-как побрел дальше вслепую, чувствуя, как гудит и дышит жаром помост под ногами.

Если они могут...

– Открывай глаза, трусишка, – весело сказали впереди . – Уже все.

– Спектакль называется "Песни сорокопута", но за сюжетную основу мы берем "Энери и Летту", – Лара обвела взглядом собравшихся. Подняла ладонь, пресекая возражения Эстеве, молодого, но уже прогремевшего танцовщика Королевского Балета, приглашенного на роль Принца-Звезды. – Да, сюжет затаскан, да, все его знают наизусть, однако он не противоречит историческим хроникам, что для нас очень важно. Позволю себе напомнить, что историческая достоверность – это фишка спектакля, главный козырь и основная задача. Кроме того, наш заказчик требует безусловного соблюдения фактографии, хронологии и реалий, поэтому всем нам, любезные господа, придется заново проштудировать учебник средних веков, особенно историю мятежа Анарена Лавенга. Что ты хочешь спросить, Эстеве?

– Что мы все-таки ставим, балет или драму? – танцор покосился на Марта Мареля, актера из драматического состава театра. Тому было уже хорошо за сорок, он обладал строгим одухотворенным лицом, седой шевелюрой, флегматичным нравом и амплуа благородного рыцаря, побитого жизнью.

Март спокойно смотрел на режиссера.

– Мы ставим маравилью, – сказала Лара веско. Прошлась по проходу меж рампой и первым рядом партера. Цок, цок, цок-слева направо. Цок, цок, цок-справа налево. – Это средневековая форма театрального действа, включающего танец и декламацию. Последний раз маравилью ставили лет семьсот назад. Мы возродим эту необычную форму, дадим ей новую жизнь и новый смысл. Вспомните историю театра, дорогие мои. Основные роли в маравилье дублируются, одного персонажа играют два актера – актер-тело и актер-душа. Средневековье, как мы помним, отделяло одно от другого настолько, что могло представлять человека в двух ипостасях.