Ярослава Кузнецова - Химеры

Ньет подволок ведерко из-под клея, полное воды. Вытащил бутылку. Рамиро восхитился.

– Ого! Не зря обещал, и впрямь холодненькое! Слушай, а если тебя в бидон с молоком посадить, как лягушку, молоко долго не скиснет?

– Еще как скиснет, – Ньет, скрестив ноги, расколупывал вареное яйцо. – Даже если рядом поставить, скиснет. Скорее всего.

– Пиво будешь?

Парень принял мокрую бутылку и с удовольствием присосался. Спаиваю ребенка, подумал Рамиро, и тут же себя одернул. Это не ребенок. Это фолари.

После полудня Рамиро сделал перерыв в работе минут на пятнадцать – отдохнуть и подкрепиться. Паркет в большой светлой зале был застелен газетами, хрустальная люстра и новые светильники закутаны марлей. Из одной распахнутой двери в другую ходил сквознячок, шуршал бумагой. Пахло мокрой краской, казеином, дорогим лаком, воском, пиленным деревом. За окнами жарило солнце, колыхались ветви в прозрачной листве, и слышно было, как где-то в саду или на краю леса поет соловей.

Часть оштукатуренной стены пестрела свежей росписью, три корабля из двенадцати плыли по волнам. На палубах стояли капитаны в окружении команд, и, презрев историческую правду, несли на себе гербы и очевидные признаки дареной крови.

Рано утром наемные рабочие оштукатурили полосу, и штукатурка до сих пор оставалась влажной. Успею, думал Рамиро, критически разглядывая сделанное. Даже скалывать завтра не придется.

В четыре руки они споро нанесли припорох, потом Ньет, поглядывая на эскиз, смешивал колера в мисках. Рамиро процарапал контур, затем принялся красить. Чувство цвета у мальчишки оказалось отменное, он ни разу не ошибся. Если парню к тому времени не надоест, предложу ему расписывать декорации. За четыре дня они вдвоем сделали больше, чем Рамиро с толпой бестолковых студентов за неделю.

Ньет вдруг поднял голову и прислушался.

– А... господин День обещал приехать сегодня?

Рамиро, уже щелкнувший зажигалкой, погасил огонек и поглядел озадаченно.

– Вроде нет, не обещал. Хотя он знает, что я тут работаю.

– Сюда идет кто-то... из сумеречных.

– Неожиданная ревизия. – Рамиро поднялся, сунул в карман папиросы и зажигалку. – Ну и слух у тебя, дролерийские шаги расслышал. Или это машина подъехала?

– Машина остановилась за воротами. А сумеречный сюда идет.

Ньет отставил бутылку и подобрался. Как-то вдруг уменьшился, отъехал по газетам к стенке. Рамиро повернулся к двери.

В проеме нарисовалась высокая легкая фигура. День, в костюме из некрашеного шелка-сырца, шикарный, как всегда, стремительно вошел в залу, прошагал по газетам и остановился напротив Рамиро. Но смотрел он не на него, а на мальчишку, нахохлившегося в углу.

– Здравствуй, ясный, – поздоровался Рамиро, чувствуя себя неловко, и не понимая, где засада.

Приветствие проигнорировали.

– Интересно, – угрожающе тихим голосом проговорил День. – Что делает в моем доме эта жаба?

В минуты гнева длинные вишневые глаза дролери становились пурпурными, как вино на просвет. А зрачки сужались в маковое зернышко. От него просто несло холодом, аж мурашки по коже побежали. Какой-то изысканный прохладный парфюм только добавлял эффекта.

– Парень помогает мне в работе. Я его нанял. Его зовут Ньет. – Прищуренные от ярости глаза обратились к Рамиро. – И, пожалуйста, День, не надо обзываться.

– Я вижу жабу, – процедил День. – И называю ее жабой. Я вижу болвана, и называю его болваном. Вы болван, господин Илен.

– Спасибо, Денечка, давно не слышал от тебя ласковых слов.

– Не обляпайся. Одиноко стало? Зверушку себе завел?

Рамиро скрипнул зубами, но сдержался, промолчал. Он опустил глаза и смотрел теперь на бриллиантовую заколку с цепочкой, скрепляющую шейный платок цвета сливы.

Он все еще надеялся разойтись миром.

– Пусть ЭТО, – тонкий палец с полированным ногтем ткнулся в Ньета. – Пусть ОНО проваливает. Продезинфицировать залу. Хлоркой.

– Мы закончим работу и уйдем.

– ОНО умеет работать?

Ньет молчал, слава идолам. Но во взгляде ясно читалось все, о чем он молчал. Чертов Денечка, думал Рамиро. Принесла тебя нелегкая! Предупредил бы, что приедешь. На полработы не смотрят, так какого ляда ты приперся?

– Представь, он прекрасно работает. Очень мне помогает. И с ним штукатурка не сохнет.

– И пиво всегда холодное! – Взвизгнул дролери. Выдержка подвела, голос сорвался. – Ты! – острый кулачок врезался Рамиро в грудь. – Человечий придурок! Дубина! Я вожусь с тобой, а ты... маляр несчастный!

Оглядел петли ненужного уже крафта, сваленные у стены, ряды банок с пигментами, миски с колерами, разбросанные кисти, ведро с водой, хлеб на газете, колбасные кожурки и яичную скорлупу – и скривил красивое свое лицо.

– Пикник устроили. Забавы на лужайке.

– День, послушай...

– Иди на хер.

Но пошел он сам, развернулся и пошел. Вымелся из залы, только газеты взвихрились.

Рамиро, наконец, выдохнул.

Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.

– Извини, парень, – покаянно попросил Рамиро. – Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.

– Вообще-то... – Ньет покашлял, видать, у него горло от злости пересохло. От злости и невысказанных слов. – Мне показалось, он из-за тебя взбесился.

– Ну да, что тебя приволок... Черт, как нехорошо получилось. Ладно, побесится, остынет, ему вечно вожжа под хвост попадает.

Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли – кремень напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает, не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, иттить.

Ньет хмыкнул, но оставил свое мнение при себе. Рамиро, зажав в зубах окурок, сильно потер ладонями лицо.

– Ладно. Давай доделывать. У нас еще много работы.

– Давай.

Ньет нашарил полупустую бутылку с пивом и сделал глоток.

– За что дролери вас так не любят? – спросил Рамиро. – Ну воевали тыщу лет назад, так все воевали.

Ньет выглянул в окно, потом вовсе залез на широкий подоконник с ногами, пачкая известковой пылью роскошную деневу собственность.

– Красиво. Деревья подстрижены, дорожки посыпаны. Я бы пожил тут... в пруду.

– И все таки?

– Очень просто. Мы сражались за Стеклянный Остров, и альфары победили.

– Ну и что?

Ньет пожал плечами.

Ньет миновал пеструю толпу на набережной, сел на каменный бортик, свесил ноги. Во рту было горько, он сплюнул прямо в воду. Потом не выдержал и расхохотался, припомнив, как потешно выглядел разгневанный альфар. Сумеречные столько о себе понимают – просто оторопь берет. Не все ему равно, кто у него в доме стенку красит.