Мэри Герберт - Темная лошадь

Наконец жеребенок родился. Он лежал на холодной земле, а в глазах его застыла смерть. Габрия вынула его из последа и прочистила ноздри, хотя отчетливо понимала, что все ее попытки были напрасны. Крошечный жеребенок задохнулся во время долгих родов.

Девушка тяжело опустилась на землю, вглядываясь в мертвого малыша. Как же это несправедливо, кричало ее сердце, почему она всегда опаздывает. Жеребенок был совершенных пропорций, с белым зигзагообразным шрамом на темной лопатке. Глаза Габрии наполнились слезами. Если бы ей удалось спасти малыша, то он сейчас открывал бы для себя новый мир.

Кобыла лежала не шевелясь, измученная тяжелыми родами. Она даже не посмотрела на своего жеребенка, словно бы зная, что он в ней не нуждался. Ее глаза были закрыты, прерывистое дыхание понемногу выравнивалось. Габрия бессильно уронила голову, в ее сердце медленно проникала новая боль.

Огонь угасал, его свет постепенно вытеснялся лучами восходящего солнца. Ночной мрак отступал. Где-то в зарослях кустарника запела ранняя пташка. Тучи рассеялись, оставив вершины сверкать снежным великолепием. Воздух над степью был чист и прозрачен.

Солнце окончательно разбудило Габрию. Его тепло проникало в скованное холодом тело, грело шею, пока девушка не встала. Вздохнув полной грудью, Габрия потянулась, чтобы размять застывшие за ночь мышцы.

Солнце было восхитительным. Так приятно было нежиться под его лучами! Но нагревшаяся спина напомнила Габрии о возможной опасности — снег с вершин скоро начнет таять, и вода заполнит каждую трещинку и ложбинку. Недавняя оттепель, которая образовала озеро талой воды в низине, затронула только подножия холмов. Если же снег сойдет с самого верха, то овраг, в котором они находились, может быть полностью затоплен. У них будет немного времени, чтобы собраться, но Габрия не хотела зря терять ни минуты. Она и так провела здесь слишком много времени. Еда у нее кончилась, и силы быстро оставляли ее.

Девушка стряхнула с себя налипшую гальку. Стоило ли вообще отсюда уходить? Она так устала. Габрия знала, что если бы она была в хорошей форме, то ей потребовалось бы пятнадцать дней, чтобы достигнуть Хулинин Трелд. Но, покачав головой, она поняла, что в данном случае это невозможно. Никогда в жизни Габрия так далеко не уходила, а сейчас к тому же ее ноги были покрыты волдырями, а обувь изорвана после двухдневного перехода из Корин Трелд. Ее все еще болевшая лодыжка не заживет под напряжением постоянной ходьбы, а мышцы, потерявшие свою упругость, не вынесут долгой дороги. Руки были все в порезах, а желудок постоянно требовал пищи. Она все бы отдала за мягкую постель и горячий завтрак.

Габрия вздохнула. В действительности не имело никакого значения, сколько еще проблем она перечислит. Но в душе она была уверена, что не сдастся. Габрия, последняя из рода Корин, она не доставит лорду Медбу удовольствие видеть ее мертвой в грязном овраге.

Девушка взглянула на погибшего жеребенка и поняла, что ей делать дальше. Малыш должен быть похоронен. Она и в мыслях не допускала, что маленькое тело может достаться на растерзание волкам и хищным птицам.

Казалось, кобыла спала, и тогда Габрия взяла жеребенка на руки и направилась к вершине холма. Тельце было на удивление легким, даже для новорожденного жеребенка, но нести его по скользкому склону было неудобно. Габрия, тяжело прихрамывая, вскоре достигла вершины.

Она положила свою печальную ношу в углубление между двумя валунами и воздвигла пирамиду из камней на могиле жеребенка. Работая, она пела ту же погребальную песнь, что и над телами погибших братьев. Когда все было закончено, она, наконец, дала волю переполнявшему ее отчаянию.

— О Матерь всего живого, — застонала она, — я так больше не могу. Неужели к этому я должна была прийти — хоронить тех, кто что-либо значил для меня?

«Не оплакивай моего сына», — послышался вдруг голос.

Габрия вскочила, внезапно выведенная из своего состояния. Это был тот самый голос, который чудился в ее снах. Она стиснула руки, боясь закричать. Слова звучали у нее в голове, и она прекрасно знала, что ни один смертный человек, кроме древних колдунов, не обладал даром телепатии.

Голос раздался снова:

«Мой сын умер, но, быть может, он придет ко мне в новом облике».

— Кто это? — спросила Габрия, ошеломленная вторжением в свои мысли.

«Мое имя непроизносимо для вашего языка, ты можешь звать меня Нэра».

Внезапно Габрия поняла, кто с ней разговаривает. Удивленная, она обернулась и увидела стоящую рядом хуннули.

— Так это ты? — прошептала девушка.

«А кто же еще?!»

Кобыла выглядела ужасно, вся в грязи и засохшей крови, со спутанной гривой и хвостом. Но ее гордый дух не был сломлен, а глаза сияли мудростью, изумившей девушку.

«Мы почти не общаемся с вами, только с некоторыми избранными».

Габрия прислонилась к камню, как бы ища поддержки, ее ноги подкашивались.

— Но почему?

«Это очень тяжело. Человеческий мозг слишком сложен для нашего восприятия, хотя отдельные люди заслуживают внимания».

Габрия несмело указала на себя:

— Но почему именно я?

«Я обязана тебе жизнью, — голос немного смягчился. — И ты нуждаешься в моей поддержке».

— Ты можешь читать мои мысли?

«Нет. Я могу только передавать свои».

— Если бы ты могла их прочитать, то узнала бы, что я недостойна твоей поддержки, даже не стоило мне ее предлагать. Я — изгнанница.

Кобыла наклонила голову, покосившись черным глазом в сторону девушки.

«Я знаю, кто ты и что произошло. Я многое знаю про тебя, о чем ты сама даже не догадываешься. — Лошадь фыркнула. — Я Нэра из породы хуннули и выбираю только тех, кто мне нравится».

— Но я не достойна тебя.

«Ты слишком упряма. Забудь об этом. Теперь ты мой друг».

Габрия отвернулась, чтобы скрыть непрошеные слезы.

— Но я же не смогла спасти твоего жеребенка.

«Мой сын умер до того, как я пришла к тебе. Из-за своей гордыни я хотела родить первенца сама, без чьей-либо помощи, но была слишком слаба».

— Прости меня, — сказала девушка, чувствуя бесполезность слов.

«У меня будут еще дети. А теперь я пойду с тобой».

Габрия хотела продолжать спорить. Ее потрясло, что хуннули, существо из легенд, которые она слышала в детстве, предлагает ей свою дружбу. Могла ли она это принять? Ведь она была изгнанницей, не принадлежала ни одному клану, не имела семьи, которая бы ее защищала, наконец, у нее не было будущего. Вся ее жизнь была подобна комку глины, выброшенному кем-то за ненадобностью; у нее ничего не осталось на память о семье, кроме жалких обломков и разбитых черепков, и мысли, что все это было. Что она могла предложить хуннули? Только страх, неопределенность, подозрение и смерть.