Мэри Герберт - Темная лошадь

Хуннули наблюдала за ней, пока она завтракала, уже не выказывая нетерпения предыдущего дня. Она и не думала стряхивать упавшие снежинки, которые сверкали на ее черной шкуре как полночные звезды. Габрия взглянула на лошадь с беспокойством, словно бы спрашивая, что случилось. Дикое животное казалось странно ослабленным.

Когда кобыла отказалась от предложенной травы, девушка встревожилась не на шутку. Глаза лошади были пусты и безразличны, как будто все их сияние ушло глубоко внутрь.

— Пожалуйста, скажи мне, что это неправда, — воскликнула Габрия, вздрогнув от пришедшей ей в голову мысли.

Кобыла беспокойно двигалась, поворачивая нос к брюху. Под всей этой грязью трудно было что-либо разглядеть, но одно казалось очевидным: если Габрия не ошибалась, лошадь должна вскоре ожеребиться. Травмы, нанесенные ей во время погони, и два дня, проведенные в холодной воде, привели к преждевременным родам.

Габрия сочувственно посмотрела на распухшие бока кобылы и с отчаянием принялась за дело. Тот объем, который она рассчитывала сделать за два дня, нужно было выполнить сегодня же. Немного грязи скопилось за ночь, но стенки насыпи держались крепко. Продолжив работу, Габрия постепенно откопала живот и задние ноги. Она уже могла видеть очертания жеребенка и надеялась, что работать станет полегче. Кобыла закоченела и ослабла в своей ловушке, и была, вероятно, не в состоянии справиться с тяжелыми родами.

Утро тянулось долго, сопровождаемое снегопадами и изредка пробивавшимися сквозь тяжелые тучи лучами солнца. Габрия прервалась на несколько минут, чтобы собрать побольше камней и веток, а потом продолжала так быстро, как только могло позволить ее израненное тело. Один раз ей пришлось бросить работу и забинтовать кровоточащие раны и ссадины на руках.

Ближе к вечеру силы ее были уже на исходе. Только желание освободить кобылу и ее неродившегося жеребенка придавало ей силы продолжать откапывать. Она работала как автомат: выгребала грязь, отбрасывала ее в сторону, укрепляла насыпь. Боли в руках и спине слились в одну общую боль, которая отступала, когда Габрия принуждала себя работать на пределе человеческой выносливости. Через какое-то время она уже не обращала внимание на снежинки, таявшие сквозь ее одежду, сосредоточившись на борьбе со своей все возрастающей усталостью.

Внезапно кобыла пришла в движение. Слабые толчки пробегали вдоль ее боков, и она раздраженно вскидывала голову. Отчаявшись успокоить лошадь и заставить себя что-то делать, Габрия заговорила вслух:

— Прости, красавица, что это у меня заняло так много времени. Но обещаю тебе, я скоро закончу. Просто я не была готова к чему-либо подобному. — Она горько рассмеялась и отбросила в сторону комок грязи. — Знаешь ли ты, что остается после сожженного селения? Очень мало, почти ничего. Только куча сожженного тряпья, немного почерневшего металла и горы пепла. Много тел — исколотых и израненных, пронзенных стрелой или раздавленных лошадиными копытами, или сожженных, но мертвых. Все мертвы, даже дети. Лошади и домашний скот угнаны. Ничего не остается, только смерть, и пустота, и зловоние…

Хуннули затихла и смотрела на Габрию сверхъестественным взглядом, полным понимания и жалости. Но девушка была слишком занята работой и не могла заметить выражения, промелькнувшего в глазах лошади.

— Ты знаешь, раньше никогда такого не случалось. О, мы часто сражались. Нет ничего, что бы человек клана любил больше честной схватки. Но не такой, совсем не такой. То была резня. — Она смахнула набежавшие слезы. — Я нашла своих братьев всех вместе, — продолжала Габрия мрачно. — Они сражались плечом к плечу, и кровь их врагов лилась ручьем, я видела это. Убийцы забрали с собой раненых и мертвых, но осталось море крови. Мои братья, должно быть, слишком много значили для них. В конце концов какие-то трусы пронзили их копьями, вместо того чтобы сражаться с ними в честном бою… Отец погиб перед нашим шатром, а его преданные воины бились до последнего. В живых не осталось никого.

Девушка замолчала, и призраки мертвых вновь стали преследовать ее. Даже боль в теле не могла затмить горечь одиночества, заполнившего сердце.

— Я единственная уцелела, — прошептала она, — потому что была далеко. А они так во мне нуждались… Я сбежала из дому, как капризное дитя, так как отец сказал, что я должна выйти замуж. А когда я вернулась, чтобы просить прощения за свои необдуманные слова, он был уже мертв. Я справедливо наказана. — Она задумалась на минуту, а затем продолжала: — Мне нужно заслужить право вновь вернуться в клан. Я не мужчина, не женщина: я изгнанница. — Она бросила пригоршню камней в грязь. — Что самое страшное, на наш клан напала банда отступников, посланная этим негодяем, лордом Медбом. Он заплатит за это своей кровью. Хуннули, он думает, что никто не остался в живых, кто бы знал о совершенном им злодеянии, но он забыл обо мне. Я знаю, что лорд Медб умрет. Я, Габрия из клана Корин, собираюсь отомстить ему. Он и не подозревает, что я еще жива, но скоро он об этом пожалеет. Может, его сердце дрогнет при мысли, что весть о его вероломстве разнесется по всему миру.

Внезапно Габрия почувствовала головокружение и припала к лошади. Девушка, задыхаясь, прижалась к живому теплу спины, а ее тело дрожало от ярости и негодования.

— Я должна продолжать, — ее голос прерывался.

Хуннули стояла неподвижно, давая Габрии отдохнуть, пока та не успокоится. Наконец девушка поднялась. Ее лицо не выражало ничего, только губы были сжаты в одну прямую линию, как знак трудно выигранной битвы с собой.

Приближались сумерки, падал легкий снежок. Несмотря на свою усталость, Габрия с тревогой заметила, что кобыла стала проявлять признаки нетерпения. Если лошади случится родить прямо здесь, то потом она не сможет выбраться из трясины. Наступило время для последнего рывка.

Колени девушки были изранены от долгого и неудобного стояния. С трудом она доползла до края насыпи. Кобыла нетерпеливо заржала, ее глаза бешено вращались от боли.

— Ну, вот, теперь все, — сказала Габрия. — Хорошо, если я найду веревку.

Она бросила еще немного гравия на насыпь, чтобы лошадь не соскальзывала. В основном пространство вокруг хуннули было очищено от гравия, но на задних ногах и под брюхом еще висели тяжелые комья. Габрия надеялась, что, пользуясь уступом, лошадь напряжет всю свою силу и сумеет выбраться. Ничем другим она уже не могла помочь.

— Теперь все зависит от тебя, — сказала Габрия.

Лошадь поняла. Она успокоилась, затихла и прикрыта глаза. Ее мускулы напряглись, словно она пыталась вложить всю свою силу в один рывок. Шея изогнулась и задрожала, ноздри раздувались, воздух вырывался из них, как из жерла вулкана. Внезапно кобыла подалась вперед. Все ее существо вытянулось над раскинувшейся грязью, мышцы вдоль шеи и холки собрались в тугие жгуты. Ее жилы были так натянуты, что Габрии казалось, они не выдержат напряжения и лопнут. Цепляясь огромными копытами, кобыла медленно продвигалась вперед, сражаясь за каждый дюйм свободы.