Робин Хобб - Убийца Шута

— Наверное, кто-то из их группы отделился.

Уэб покачал головой.

— Думаю, дело не в этом, — он слегка нахмурился. — Это странно, Том. Когда я спросил, кто…

А потом Джаст коснулся моего локтя.

— Мама просит твоей помощи, — сказал он тихо. Что-то в том, как он это сказал, меня насторожило.

— Где она?

— Они с Неттл в покоях леди Пейшенс.

— Иду, — сказал я.

Уэб кивнул мне, и я ушел.

Глава вторая

Пролитая кровь

Из всех видов магии, которой могут овладеть люди, самая высокая и благородная известна нам как Скилл. Конечно, не случайно чаще всего она проявляется в династии Видящих, которым предначертано быть нашими королями и королевами. Сила характера и щедрость духа, с благословения Эля и Эды, часто сопровождают эту наследственную магию. Она дает возможность отправлять мысли издалека, чтобы мягко влиять на сознание герцогов и герцогинь, или вселять страх в сердца врагов. Предание рассказывает, что многие правители Видящих эту силу дополняли мужеством и талантом своей группы Скилла, способной творить чудеса исцеления тела и разума так же, как и командовать кораблями в море и воинами на земле. Королева Эфкейшес, создав для себя шесть подобных групп Скилла, расположила по одной из них в каждом герцогстве, и, таким образом, сделала эту магию доступной для всех доверенных герцогов и герцогинь во время своего просвещенного правления, к великому благу всего народа.

На другом конце волшебного спектра находится Уит, низкая и порочная магия. Чаще всего она поражает низкорожденных, которые живут и размножаются вместе с дорогими им животными. Когда-то считалось, что эта магия будет полезна девочкам, пасущим гусей, и конюшенным мальчикам, но теперь известно, что она опасна не только для носителей, но и для окружающих. Заражение ума связью с животным приводит к животному же поведению и склонностям. В то время как этот писатель сетует, что даже молодежь благородного происхождения зачастую становится жертвами привлекательности звериной магии, я могу только желать, чтобы они быстро обнаружили и устранили это прежде, чем заразят невинных своими отвратительными привычками.

Я совершенно забыл о наших странных гостях, пока спешил через залы Ивового леса. Я очень боялся за Пейшенс. Она падала пару раз в месяц, но винила во всем комнату, которая «вдруг начинает вертеться вокруг меня». Я не бежал, но шагал так быстро, как только мог, и в ее комнату прошел без стука.

На полу сидела Молли. Неттл стояла на коленях рядом, а Пейшенс махала на нее тряпкой. В комнате стоял резкий запах острых трав, небольшой стеклянный пузырек катался по полу из стороны в сторону. Две служанки стояли в углу, очевидно, испуганные острым язычком Пейшенс.

— Что случилось? — спросил я.

— Я потеряла сознание, — в словах Молли звучали досада и стыд. — Так глупо с моей стороны. Помоги мне встать, Том.

— Конечно, — сказал я, пытаясь скрыть свое беспокойство. Я нагнулся к ней, и она всем телом оперлась на меня, когда я помог ей подняться на ноги. Потом она слегка покачнулась и украдкой вцепилась в мою руку.

— Я уже в порядке. Слишком много танцев, и, наверное, слишком много вина.

Пейшенс и Неттл переглянулись, не поверив.

— Похоже, на этом нам с тобой надо закончить вечер. Неттл и ребята смогут выполнить все обязанности в доме.

— Ерунда! — воскликнула Молли. Потом она посмотрела на меня, ее глаза были все еще немного рассеянными, и добавила: — Если, конечно, ты не устал?

— Устал, — я лгал мастерски, скрывая нарастающую тревогу. — Так много народа в одном месте! И у нас впереди по крайней мере еще три дня праздника. Хватит времени и для разговоров, и для еды и музыки.

— Хорошо. Если ты устал, любовь моя, я должна уступить тебе.

Пейшенс коротко кивнула мне и добавила:

— Я собираюсь сделать то же самое, дорогие. Сейчас этим старым костям требуется кровать, но завтра я надену танцевальные тапочки!

— О, я предупрежден! — согласился я и получил легкую пощечину веером. Неттл бросила на меня благодарный взгляд, когда я повел ее мать к выходу. Я знал, завтра она захочет поговорить со мной, чтобы успокоиться, и знал также, что у меня не было для нее другого ответа, кроме: мы с ее матерью просто стареем.

Пока мы степенно шагали по залам, Молли опиралась на мою руку. Мы шли мимо веселья, гости задерживали нас краткими разговорами, благодарностями за еду и музыку и пожеланиями спокойной ночи. Я чувствовал усталость жены в ее вялых шагах и медленных ответах, но для гостей она по-прежнему оставалась леди Молли. Наконец мне удалось освободиться от них. Мы, хромая, медленно поднимались вверх по лестнице, и, когда подошли к двери спальни, Молли издала вздох облегчения.

— Я не знаю, почему я так устала, — пожаловалась она. — Я выпила совсем немного. И теперь все испортила.

— Ты ничего не испортила, — возразил я, и открыл дверь.

Наша спальня совершенно преобразилась. Занавес из плюща скрывал кровать, вечнозеленые ветви украшали каминную доску и наполняли ароматом воздух. Толстые желтые свечи, горевшие в комнате, источали ароматы грушанки и гвоздики. Новое покрывало на кровати сочеталось с драпировкой в зеленом и золотисто-желтом стиле Ивового леса, украшенной мотивом скрученных листьев ивы. Я был поражен.

— Когда ты нашла время, чтобы устроить все это?

— Наш новый управляющий — человек многих талантов, — ответила она, улыбаясь, но потом вздохнула и сказала: — Я думала, мы придем сюда после полуночи, пьяные от танцев, музыки и вина. Я хотела соблазнить тебя.

Прежде чем я успел ответить, она добавила:

— Я знаю, что в последнее время уже не такая горячая, как раньше. Когда я понимаю, что нет никакого шанса подарить тебе еще одного ребенка, то чувствую себя высохшей оболочкой женщины. Я думала, сегодня мы могли бы остановить течение времени… Но сейчас я чувствую себя ветреной, а не забавной. Фитц, сегодня вечером я уже ни на что не способна, кроме сна рядом с тобой.

Она отпустила меня и, пошатываясь, сделала несколько шагов, чтобы опуститься на край кровати. Ее пальцы возились со шнурками на платье.

— Позволь мне помочь тебе, — предложил я. Она подняла бровь. — Ничего больше! — заверил я ее. — Молли, все, о чем я мечтаю — чтобы ты спала рядом со мной каждую ночь. Впереди у нас еще много времени.

Я ослабил тугие шнурки, и, избавившись от одежды, она вздохнула свободнее. На блузке были крошечные перламутровые пуговицы. Она мягко убрала мои неуклюжие пальцы и встала. Она была совершенно не похожа на себя, когда позволила своим юбкам упасть ворохом на пол. Я нашел и принес ей мягкую ночную рубашку. Она подняла ее над головой и запутала в короне из остролиста в прическе. Я осторожно освободил ее и улыбнулся, увидев женщину, какой стала милая Молли Красные Юбки. Вспомнился тот незабываемый Зимний праздник, и, уверен, она тоже о нем подумала. Но, опустившись на край кровати, она нахмурилась, подняла руку и потерла лоб.

— Фитц, мне так жаль. Я испортила все, что планировала.

— Ерунда… Позволь мне уложить тебя.

Она сжала мое плечо, и стояла, покачиваясь, пока я расправлял кровать.

— Ложись, — сказал я ей. Она не улыбнулась, только тяжело вздохнула, откинувшись на подушку, вытянув ноги и закрыв глаза.

— Комната кружится. И это не от вина.

Я сел на край кровати и взял ее за руку. Она нахмурилась.

— Замри. От любого движение комната вертится еще быстрее.

— Это пройдет, — я сказал ей, в надежде, что это правда.

Я сидел очень тихо и наблюдал за ней. Ровно горели свечи, разливая ароматы, которыми она пропитала их прошлым летом. Огонь в очаге потрескивал, смакуя тщательно уложенные поленья. Медленно разглаживались морщины на ее лице. Ее дыхание стало ровнее. Сила и терпение, отточенные тренировками в юности, поддерживали меня. Я постепенно уменьшал свой вес, и когда я, наконец, встал рядом с кроватью, то вряд ли она почувствовала вообще какое-либо движение. Она спала.

Я бесшумно прошелся по комнате, гася свечи. Пошевелил огонь, добавил еще одно полено, и опустил каминный экран перед ним. Мне не хотелось спать, я даже не устал. У меня не было никакого желания возвращаться к гостям и объяснять, почему я один и что случилось с Молли. Пока я стоял, огонь грел мне спину. Молли вытянулась под одеялом. Пламя трещало, хорошо были слышны поцелуи мокрого снега с окном и звуки празднества внизу. Я медленно снял нарядные одежды и вернул комфорт знакомых штанов и туники. Потом молча вышел из комнаты, и дверь тихо закрылась за мной.

Я не стал спускаться по главной лестнице. Вместо этого я пошел окольным путем, через лестницу для слуг и пустующий коридор, пока, наконец, не достиг своего уединенного логова. Я отпер высокие двери и проскользнул внутрь. В очаге мигали угольки. Я разбудил их несколькими скрученными бумажками со стола, сжигая бесполезные размышления этого утра, а затем добавил дров. Я подошел к столу, сел и пододвинул чистый лист бумаги. Смотрел на него и удивлялся, почему бы просто его не сжечь? Зачем писать на нем, вдумываясь в слова, а потом сжигать? Неужели во мне не осталось ничего, что бы я мог доверить бумаге? У меня была жизнь, о которой я мечтал: дом, любящая жена, взрослые дети. Меня уважали в Баккипе. Это было тихая заводь моей мечты.