Татьяна Апраксина - Назначенье границ

— Я действительно разбирался… согласие и исполнение и правда не обязательно должны совпадать по времени, но обычно с этим долго не живут, хотя я собираюсь попробовать. А мне все-таки не тридцать и не сорок, и даже не пятьдесят. Ты налоговую реформу откуда проводить будешь — из-под камня?

— А ты мне советы с того света подавать будешь? — все говорят, у Майориана есть чувство юмора, ну и где же оно, когда нужно?

— Вряд ли. Поскольку на тот свет я попаду еще нескоро…

Да, действительно очень нескоро. Один отрекшийся дурак проживет еще лет десять, может, двадцать или тридцать, едва ли больше — и отправится… вверх или вниз, там видно будет, судя по всему — вниз. А командующий останется между двух миров. Там, где поле, ночь и вечное сражение… но сражаться уже некому, значит, в темноте и в одиночестве.

«Я его сейчас еще раз ударю, — думает Майориан, — я просто не знаю, что с этим делать, как это принять, как согласиться… а уже поздно, все решено и сказано — и что теперь?»

— Тогда, после границы… ты так злился поначалу, потому что сразу понял, что с тобой будет?

— Да. И еще потому, что сказал Аттиле, что мог бы, наверное, остаться вот так… если бы это служило какой-то цели. Сам себе накаркал, получается, трех дней не прошло, — командующий коротко рассмеялся, — Так огорчился, представляешь, что не сразу вспомнил, что слова-то произносил ты… А, когда вспомнил, понял, что ничего еще не определено и решение, при необходимости, можно выгодно продать — как видишь, так оно и вышло.

Помолчал…

— Я бы не стал тебя вводить в заблуждение, но я представить себе не могу, во что нам может обойтись война с армией одержимых. Даже если помощь от Маркиана придет вовремя… А ведь все наши соседи никуда не исчезнут, даже если мы разобьем Аттилу, а потери мы восполняем… ну, ты сам знаешь. Лучше как сейчас. Надежнее.

Майориан покачал головой… командующий «огорчился», осознав, где — по милости одного словоохотливого дурака — проведет следующую тысячу лет. И обрадовался, когда понял, что из этого тоже можно извлечь практическую пользу. Что тут можно сказать?

— Будешь мне оттуда помогать.

— Буду, конечно, — патриций не добавляет «если смогу», это не вопрос возможности — только времени, ума, терпения. Наверняка есть какой-нибудь способ.

Сделал еще несколько шагов, и исчез в солнечном квадрате дверей, будто растворился.

Майориан провел рукой по лицу. Что-то нужно было делать. Куда-то идти. Воевать. Покупать чуму у совы и ее хозяйки — видимо, за ту же монету. Жить.

— Ничего не бойся, — сказала деревянная статуя за его спиной. В этот раз она так и осталась статуей, только насмешливый прищур, кажется, не был работой резчика, — твой друг не умеет просить. И не умеет брать даром. Но сделки он понимает, вот ему и предложили сделку. Хорошую сделку, поверь мне. Ему понравится.

— Чтоб вы провалились, — от души пожелал Майориан, и для верности уточнил: — все.

«И пока Лев говорил, а вид его и одежды — все внушало почтение, Аттила стоял и смотрел на него в молчании, будто погрузившись в глубокую задумчивость. И вот! Внезапно по правую и по левую руку Льва возникли апостолы Петр и Павел в епископском облачении. Над головой его простерли они вперед мечи и угрожали Аттиле смертью, если не послушается он папского приказа. И оттого умирился Аттила, что прежде в ярости своей был подобен безумцу. По заступничеству Льва, немедля пообещал он заключить мир на долгое время, и отошел за Дунай…»

— Действительно уходит… даже не верилось. Что, ты думаешь, подействовало?

— Наверное, все вместе. Голод, чума, потери, невозможность управлять своими изнутри, страх повторить судьбу Алариха, ну а Лев был просто последней каплей…

— Апостолы, скорее уж…

— Да… за речку можешь не возвращаться. Ты уволен из армии. Поедешь домой. И не домой в Равенну, а домой в самое дальнее из владений твоей семьи.

— Шутка не удалась, — Майориан все же хмыкнул, ровно над тем, что пошутить у собеседника не получилось — не удивил, не напугал.

— Я не шучу. Ты уезжаешь завтра. Это нужно было сделать раньше, но я опасался, что Аттила не уйдет…

— За что?!

— Допустим, на тебя пожаловалась моя жена, — консул улыбнулся. — Только сейчас пожаловалась. Или даже раньше, но я — в интересах дела — мог и подождать. Ты уедешь и будешь ругать меня и то, как я с тобой обошелся, на всех перекрестках и очень громко.

— Можно… по какой-нибудь другой причине? — Майориан отвел глаза, уставился на стену, вздохнул.

…Тогда все казалось простым и понятным; и сначала — и после, все равно понятным. Глупая ошибка, на редкость глупая, но не более того.

Оказываясь в Равенне, он считал своим долгом навещать жену командующего в отсутствие супруга. Времена нынче неспокойные — а когда они были спокойными, он родился, когда вокруг уже гудел шторм, тридцать лет прошло, а тише не стало — а женщине, муж которой вечно в отлучках, одной нелегко. Ей самой так приятнее, да и люди пусть видят, пусть имеют в виду, что вот сюда соваться не стоит. Никому. Никогда.

Его принимали — как подчиненного супруга… только очень скоро Майориан начал думать, поверил, убедился, что дело не только в этом. Уж слишком, нарочито, напоказ его воспринимали не как мужчину — как мальчика, как одного из тех, кто служит под крылом ее мужа. Вызов был вполне очевиден; вызов брошен — и вызов принят.

И нет ничего дурного в том, чтобы утешить женщину, уставшую от одиночества, да и не скажешь ведь, что муж с ней любезен. Так что все в порядке. Тем более, если и она сама совершенно с этим согласна, и ровно об этом и говорят бесстрастные жесты, спокойный голос, взгляд, слишком задумчивый и равнодушный, чтобы кого-то обмануть… его приглашают. Но разве достойная женщина сделает первый шаг? Нет, она даст понять, что его должен сделать мужчина…

И это не было жертвой с его стороны. Ничуть. В этом госпожа Пелагия очень походила на своего мужа — время словно остановилось для них обоих. Ты живешь рядом, годами, и видишь — не меняется. Такой была, наверное, та самая Елена, что Менелай, увидев ее после стольких лет войны, взял ее обратно и тем был счастлив. Кто же откажется от такого, кто может отказаться?

Получив тяжелую оплеуху, Майориан решил, что все идет, как надо. Это мелочи, это глупости… женщины очень любят упираться, им нравится, когда мужчина не отступает после первого отказа, и после второго. Проверка. Почти как на войне — если ты разнылся и готов бросить начатое после первого поражения, то тебе нечего делать в армии. А если тебя останавливает одна пощечина, то ходи туда, где не отказывают… за деньги.