Роман Мискин - Амулет Святовита. Первая часть.

И вот что удивительно - среди этих старых, затертых временем картин мы часто находим весьма странные изображения одного и того же образа: витязя-чародея, со златострунными гуслями, с длинным чубом на голове и пышными усами, сидящего скрестив ноги в красных сафьяновых сапогах под зеленым дубом в чистом поле. Рядом стоит конь белогривый, а в небе парит сизый сокол. Копье-ратовище воткнуто в землю, с бунчуком и хоругвью гербовой - а на дубе том кудрявом висят его торба-волосянка, да баклага-горлянка, да меч-кладенец. И надписи в виде вирша-загадки:

"Сидит витязь,

В гусли играет.

Что задумал -

Всё так и бывает.

Смотри, не смотри

Всё равно не узнать

Откуда я родом

И как меня звать.

Кому ж приключилось

В степи побывать -

Тот может и имя

Моё угадать!"

Или вот еще такой стишок:

"Я витязь-чародей,

Ни о чем не тужу,

Лишь с трубкою своею

Волшебною дружу.

Какого же я роду -

Каждый это знает,

Кто по свету бродит

И судьбу пытает..."

И были эти картинки у земников в большом почете - малевали их на кленовых и дубовых полотнищах дверей, вышивали на коврах и рисовали на кувшинах, каждый раз подмечая всё новые и новые подробности его похождений - то как черти от него разбегаются в разные стороны, то как он на мохнатой бурке плывет себе по воде, да еще на гуслях себе наигрывает.

И никого из барздуков подписи эти смутить не могли - ибо кто ж не знал тогда похождений того чародея знаменитого, защитника всего Великолесья и Дикополья от происков зла?

Рассказывали, что давным-давно, еще в дни своей юности, в одной далекой стране, что лежит там, далеко, на восходе солнца, за дивной Ра-рекой, служил тот витязь одному незнаемому правителю. Служил ему верой и правдой тридцать лет и три года - да только не заслужил от того царя себе ни коня, ни вола, ни даже доброго слова. И ушел тот витязь блукать по свету, правды искать да за добро грудью стоять. И сапоги те, красного сафьяну, что были на том чародее, не простые были - а говаривали, что могли они своего хозяина по воде, что посуху нести. А торба-волосянка та тоже была волшебной - ежели знать слово особое, да сказать его, когда надо, то выскакивала из той торбы тьма-тьмущая силы нечистой, и исполняла все твои приказы и желания, а затем назад в торбу пряталась. Да и баклага-горлянка тоже необычная - была налита в ней солнечная Сурица, вода живая, напиток светлых богов, что глотни ее, и будешь запросто понимать птичий или звериный язык. И достались те дивные вещи витязю этому лукавством да хитростью, когда он взялся рассудить трех чертей, бившихся за них на степном кургане. Посмеялся тогда чародей тот над нечистью, взвился на своего коня, да и ускакал вместе с сокровищами, кои теперь ему служат верой и правдой и по сей день.

А конь тот гривастый, что на рисунках на клячу частенько смахивал, был также не просто обычный конь. Нет, не было вовсе у него никаких крыльев, как про то в сказках говорится - но понимал он человеческий язык и мог вынести своего хозяина из любой беды. И заслужил его нелегким трудом тот чародей, выпасая диких кобылиц у одной древней ведьмы - и строила та злобная карга ему всякие козни, лишь бы не отдавать в награду своего чудо-коня, что жар ест. И что с того, что не вышел он ни статью, ни мастью, ни видом своим? Это ведь только хорошего коня выбирают по стати, да по костяку, да по мышцам крепким. А у чудесного скакуна это всё то ли исчезло, то ли утратилось, то ли забылось. Но зато такой чудо-конь мчится, не поднимая пыли и не оставляя следов - летит стремительной птицей над самыми верхушками деревьев и камышей, подобно вольному ветру.

А уж про меч-самосек, да про копье волшебное, да про лук-самострел и вовсе легенды ходили, что достал то оружие дивное чародей этот из старого великанского клада, на который заклятье было положено на девяносто девять голов. Уж как он то заклятье страшное силы своей лишил - это лишь богам и ведомо: да только вот сумел он как-то сокровищами теми завладеть. И пуще огня боялась нежить и нечисть разная огненных стрел того чародея и молнией блистающего клинка, когда он их обнажал.

Однако же не только силой этих волшебных вещей силен был тот чародей. Владеть древними сокровищами, используя их чары - дело нехитрое и большого ума для этого не надо. А вот суметь завладеть ими - тут уж действительно нужно быть самому исполином духа. Таким он и был, чародей этот, про которого все в Неманском краю знали от мала до велика, и пересказывали его похождения каждый раз всё с новыми и новыми подробностями.

Ибо каждый раз всё новые и новые слухи о его подвигах доносились из беспокойного Дикого поля, что лежало где-то там, далеко на юге, за окраинами Великолесья, куда ныне простирались владения Великого Княжества.

Однако же и чародей этот отнюдь не был фигурой лишь сказочной, эдаким волшебным героем земниковских преданий. Попал и он на страницы летописей Земигольского края, что позволяет судить о нем как о личности вполне исторической и жившей взаправду. В одной из немногочисленных сохранившихся барздучьих книг, старинном пергаментном "Родословце", в котором земники довольно обстоятельно описывали происхождение своего народа и всех своих многочисленных семейств, очень тщательно отмечено, что чародей Мамай особо благоволил народу барздуков и был одним из его самых рьяных защитников и тайных покровителей от происков зла. И на протяжении долгого времени, внезапно объявляясь в этом северном лесном краю, далеко от своего беспокойного Дикого Поля, не раз выручал барздуков в лихую годину. Водил он дружбу не только с волхвами Неманского края, но и со многими знатными семействами людей и барздуков. И тот же "Родословец" отмечает, что какой-то там из Великих Князей пожаловал чародею тому за неясные барздукам заслуги даже высокое шляхетское звание - оттого и герб был изображен на хоругви той. Однако ни когда это произошло, ни как звали того Великого Князя, земниковские летописи об этом умалчивают - ибо в книги их попадали только те сведения, которые касались непосредственно их чудного народца, и в дела других племен барздуки не лезли.

В придворных книгах самой Неманской Державы мы также почти не находим никаких упоминаний о том событии. Ведь все во все времена правители весьма неохотно вспоминают, что кому-то там чем-то обязаны - зато очень сильно любят оставлять своим потомкам тщательные и чересчур пышные описания того, как сами они облагодетельствовали кого-либо. Так и в летописных сводах неманских мы обнаруживаем всего лишь одно-единственное упоминание про этого чародея - и то всего лишь среди длинной вереницы ничего не значащего списка шляхетских имен Державы Неманской: Мамай, князь Глинский.