Ник Перумов - Алмазный меч, деревянный меч (Том 1)

В зарослях взвыло. Пламенный смерч заколебался, жадно обгладывая склоны, в лицо волшебнице ударил ветер, задрожали огоньки свечей, один за другим умирая под неистовым напором. Алый столб дыма задрожал, вихрь рвал его на мелкие кусочки, врата стремительно закрывались, и вся ярость вырванных из преисподней теней должна была обернуться против вызвавшей их, однако вместо этого из орешника вырвалась наполовину охваченная огнем фигура.

Да, так и есть. Мертвый священник. Полусгоревшая, когда-то белая ряса, сейчас вся в грязи, копоти и засохшей крови. Вместо глаз — два застывших кровавых сгустка. Руки вытянуты вперед…

Пробитые насквозь ладони. Кровь давно запеклась, застыв словно гнездо обвивших руки алых червей. Рот — из-за надрезанной самой Тави кожи возле ушей трупа — скалится в жуткой усмешке. Этого монстра сотворила она самолично, и теперь никакие заклятия на него не подействуют.

Дым угасших черных свечек ввинчивался обратно в землю, она всасывала его с хриплым бульканьем, поток рвущихся на свободу теней иссяк; мертвец одним прыжком оказался возле тщательно вычерченной спирали, пинком ноги отшвырнул чашки; в тот же миг Кан-Торог атаковал.

Атака Вольного — это неразличимый глазом блеск летящего быстрее мысли оружия, это запаздывающий за сталью стон рассеченного воздуха, это смерть, опережающая взгляд. Это удар без сомнений и колебаний, удар, который убивает сразу и не требует повторения. Меч Кана должен был напрочь снести голову их вчерашнему спутнику, однако мертвец успел вскинуть руку. Сталь звякнула о сталь и Кан-Торог пошатнулся, отступив на шаг.

— Задержите его, хоть чуть-чуть! — завопил Сидри. Скала под его руками дрожала, уже покрывшись трещинами.

— За что ты изуродовала меня? — безжизненным голосом спросил мертвый у выхвагившей саблю Тави. — Я пришел к тебе с чистым сердцем. А ты…

Второй выпад Вольного он парировал с тем же великолепным безразличием.

— А теперь я убью вас, и мы будем квиты, — продолжал рассуждать он.

Тави в который уже раз впилась зубами в многострадальную губу. Словно в поединке против опытного фехтовальщика, в левой руке она держала длинную тонкую дагу со сложной гардой, специально чтобы ловить клинки противника.

Сабля косо рухнула, метя как будто в шею монстру; в последний момент Тави отдернула руку, крут-нувшись и посылая вперед зажатый в левой ладони кинжал.

Выпад был отбит. Девушку швырнуло в гущу орешника. Левый бок заливал леденящий холод, он стремительно шел вглубь, норовя добраться до сердца…

— Я! — выкрикнул Кан, собой заслоняя волшебницу. «Я» — то есть не лезь и не рыпайся, беру его на себя.

Мертвец не смеялся — ходячие трупы на это не способны. Все, что у них остается после смерти — это ненависть. Да еще нечеловеческая сила. А в данном случае еще — и чувство вины у противников.

— Зачем ты мучила меня?

Кан-Торог еле устоял на ногах. Его меч высек искры, проехавшись по мертвой руке от кисти до локтя.

— Из стали он, что ли?! — вырвалось у Вольного.

— Зачем ты мучила меня? — повторил мертвый. Тави судорожно пыталась отползти в глубь зарослей. Жесткие ветви раздирали шею — она не чувствовала. Что ответить на этот вопрос? А ведь сыщи она, что сказать — быть может, обратившийся в чудовище мог бы и остановиться. Что сказать? Что цель оправдывает средства? Что ей нужен был проход через болота и она не могла рисковать встречей с неведомой магической тварью, затем и терзала уже лишенное первой жизни тело? Повиниться и попросить прощения, признаться, что не рассчитала силы?.. Смешно!.. Кан-Торог атаковал снова. И вновь был отброшен.

— Гора-матерь! — похоже, Вольный впервые встретил равного противника. Или даже превосходящего.

— Готово! — вопль Сидри, казалось, потряс даже мертвеца. Позабыв о Тави, священник медленно повернулся — отшвырнув, впрочем, в очередной раз с дороги Вольного.

Скала открывалась. Гранитные плиты медленно расступались; изнутри тысячами очей глянула ждущая тьма. Из горных глубин вырвался порыв холодного ветра, наполненный смутным и злобным завыванием сотен голосов. Тави почувствовала, как волосы встают дыбом и дыхание перехватывает — мертвый священник был ничто по сравнению с тем, кто поджидал их в подземельях.

Сидри лихорадочно прятал за пазуху кристалл. Труп шагнул к гному, оскалившись еще шире. Сидри истошно взвизгнул, упал окарачь, на четвереньках скакнул к черному провалу входа.

— Нет! — взревел Кан. В воздухе мелькнула «рыбка» — метательный нож Вольных.

Полость внутри клинка заполнялась «текучим серебром», жидким и очень тяжелым; как ни брось нож, он всегда летел острием вперед.

Лезвие вошло в шею мертвому, мало не отделив голову от плеч.

— Ар-р-гх! — труп задергался, точь-в-точь как ярмарочный паяц. Руки и ноги заходили ходуном, закла-цали челюсти, он словно выплясывал какой-то безумный танец.

— Вну-у-утрь! Болваны, внутрь! — вопил, как резаный, Сидри. Топор так и плясал у него в руках.

Кажется, это был последний шанс. Тави ринулась в проход, в последний миг увернувшись от протянувшихся к ней рук. Кан-Торог, по счастью, мешкал не слишком долго, соизмеряя сие бегство со своими понятиями о чести. Сталь, даже сталь Вольных, что несла на себе немало наговоров, не могла справиться с чудовищем, сотворенным их прегрешением.

Первыми, едва не затоптав гнома, в проход с диким ржанием ринулись кони. Сидри едва уцелел, прижавшись к стене. За конями бросились Тави с Каном.

Они вихрем влетели под темные своды; труп, дико и жутко ухмыляясь, широко расставив руки, шагнул следом.

— Вы будете мои и дадите ответ. — поспешил он обрадовать беглецов.

— Все назад! — Сидри наискось взмахнул топором, и воздух пещеры загудел, узнавая древнее оружие. Мертвец внезапно отшатнулся — но лишь на миг. Самодовольная улыбка никуда не исчезла.

— Этим меня не проймешь, — объявил он, шагнув внутрь.

— А вот этого не хочешь?! — заорал Сидри прямо в ухмыляющуюся харю. Правда, совсем недавно еще она казалась гному очень даже умным и приятным лицом человека, с которым он готов был идти в бой…

Ослепительно сверкнул кристалл. Вспышка многоцветного пламени, словно раздробленный солнечный луч заиграл на гранях. Тави обожгло щеку — воздух почти что вскипел от пробудившейся гномьей магии.

Труп был на пороге, когда каменные челюсти сомкнулись. Тави готова была поклясться, что гранитные зубья вытянулись на добрую сажень вперед, зажав мертвое тело. Из глотки трупа вырвалось рычание; его сменил истошный вой; верно, боль он мог чувствовать, даже не будучи живым.