Людмила Астахова - Волчьи игры

Пришлось Джоне вцепиться в юбку подруги.

— Тихо ты! Молчи!

— Эт-то еще почему? — возмутилась ролфийка, безуспешно подергав юбку в надежде освободить подол из цепких шурианских лапок. Куда там! — ее змеиная особа вцепилась, что твой клещ. Рыкнув, эрна пнула труп и с досадой скривилась: — Жалко! Эх, перестаралась малость, не рассчитала… Ну, ничего! Сейчас обыщем и разберемся, что это за гад к нам заполз… Где они там? Перепились все, что ли?

— Стоять! — зловещим шепотом скомандовала Джона.

Грэйн фыркнула, узнав интонацию. Когда Джойн пыталась говорить приказным, в ее представлении, тоном, у нее всегда получалось нечто среднее между гавканьем Фрэнгена, рычанием Тэлдрина и жалобным писком подыхающего котенка.

— Вот еще! — огрызнулась ролфийка и снова дернула юбку. Но княгиня Шантийская держала крепко.

— Грэйн! Ты что? Ты в своем уме? — взмолилась бывшая синтафская графиня. — Ты хочешь, чтобы опять началась резня? Это же пре-це-дент!

Вышло один в один как у его высокопревосходительства эрна Тэлдрина, а указательный палец сам по себе вознесся указующе.

«А с другой стороны, — подумала Грэйн, в сомнениях почесав затылок, — может, она и права. Шуриа-убийца! А еще говорят, что змей змею не жалит! Куда катится этот мир?»

Она шмыгнула носом и посмотрела на Джойн, потом на ее остывающего кровожадного сородича и снова на подругу. Прецедент? Может быть, и прецедент…

— Да? И что?

Дух убийцы, еще полностью не осознавший рокового финала, кружил над собственным мертвым телом. Надо было торопиться и ловить его, как учил Джэйфф, пока Джона в состоянии еще справиться с созданием тонкого мира.

— Грэйн, дорогая, давай не будет поднимать пока шум, а? — медоточиво промолвила шуриа. — Сначала разберемся сами, а потом… Грэйн, милая, неужели ты думаешь, это так приятно, что человек, пытавшийся меня убить, доводится мне сородичем? Дорогая, милая, любезная моя, умоляю, не торопись.

— Ну, мало ли сородичей друг друга режут, делов-то… — резонно заметила на это ролфийка, но спорить больше не стала. Известно же — шуриа не переспоришь, все равно выскользнут. — Хорошо! Но как мы тогда узнаем, кто это был, а? И — самый главный вопрос! — Грэйн ткнула пальцем в сторону покойника: — Куда мы денем тело?

«Уф! Получилось!» Уговаривать детей Хелы непросто, а уж тем более подговаривать их на не слишком законное деяние.

— Мы спросим у духа, — щедро пообещала шуриа. — А тело… — Она примерилась сначала к кладовке, но потом отмела идею как неудачную. К утру незнакомец начнет плохо пахнуть, а уж к вечеру тут дышать будет нечем, а значит, получится все тот же нежелательный пре-це-дент, которого следует избежать любой ценой.

— А тело мы… О! Мы его закопаем. В саду. Впереди целая ночь, кстати.

Первое правило душегуба, по словам опытного в таких делах Джэйффа Элира, гласило: «Избавляться от трупа надо сразу. Быстро, просто и желательно бесследно».

Грэйн, наконец-то освободив свою многострадальную юбку из цепких княгининых рук, прислонилась спиной к двери и пробурчала:

— Ни на минуту тебя нельзя оставить, просто невозможно отвернуться… Зачем ты вообще сунулась открывать окно? Я тебя не отучила тогда, что ли? Ладно! Уговорила! Давай, лови своего духа, пока не отлетел. — Эрна хихикнула, припомнив дела давно минувшие, когда Джойн уже однажды изображала сеанс заклинания духов. Незабываемое вышло зрелище!

Шантийская княгиня смутилась. Легко сказать «Лови!», еще легче посулить недовольной ролфи такую поимку. Говорят же, что языки у детей Шиларджи приделаны, чтобы обещать, а ноги, чтобы сбегать от обещанного. Сейчас отступать было некуда. А души ведь не бабочки, их марлевым сачком не накроешь. Джэйффу бы труда не составило, но он — шаман, которому при желании задержать бестелесную сущность достаточно приказать душе остаться.

Ловить духа Джона не рискнула, чего доброго потом не отделаешься, а вот разозлить не побоялась. Ночной убийца прожил на свете совсем недолго, эмоциональный и впечатлительный, как все шуриа, да к тому же молоденький.

«Что ж тебе возле мамки не сиделось, молокосос? Не стыдно? Душить женщину своего народа, чью-то мать. Ай-ай!»

«Ты — не женщина! — беззвучно вскричал дух. — Ты — ролфийская подстилка!»

«О как! Была ж вроде диллайнской. Перелицевали?» — искренне удивилась Джона.

До пращура Янэмарэйна этому дохлому змеенку далеко было — это точно. Ни красочности, ни внушительности. Так, жалкое сотрясение визгом и сопением тонкого эфирного мира.

«Двурушница! Продалась с потрохами хелаэнаям! Тебя еще в колыбели надо было удавить».

«Это кто решил — жить мне или удавленной валяться? Ты, который и двадцати зим не видел? Какой-то идиот наплел, а ты в ролфийское посольство полез… за смертью».

«О! Ты предала свой народ, ты отдала на откуп наш остров…»

Джона бесцеремонно перебила потустороннего оратора:

«Перестань орать, мальчик. У меня в ушах звенит».

«Не называй меня «мальчиком», слышишь, ты, волчья подстилка!»— взвился дух.

«А кто же ты, коль поешь с чужого голоса? Тебя я вижу впервые, ты даже на Шанте никогда не бывал, а значит, не можешь знать, что там творится на самом деле. Стало быть, тебе кто-то внушил все эти ужасы про ролфи. Какой-то хитрый, корыстный негодяй, воспользовавшийся твоей глупостью и наивностью, мальчик», — с нескрываемым сочувствием молвила Джойана.

«Элир Бэхрем — самый честный человек на свете! Шуриа не может обмануть шуриа. Бэхрем не врет, он всегда честен! И не тебе, шлюха, судить о его великих замыслах».

— Элир Бэхрем? — вслух переспросила Джона. — Значит, это он хочет меня убить? И он тоже нашего народа.

Она пытливо взглянула на подругу.

— Наша «Новая Рилинда», как думаешь?

Обозленный дух затянул старую песню о крайней необходимости душить, резать, жечь и стрелять ролфийскую подстилку, продавшую Шанту исконным врагам. Причем, будь его обвинительная речь такой же яркой и сочной, как у Эйккена Янэмарэйна, то можно бы и послушать, а так ведь сыпал, гаденыш, грязной руганью, точно обделанными подштанниками размахивал. Только дерьмо летело в разные стороны. Княгине ли Шанты такое поношение слушать?

— Пшел отсюда! — рыкнула Джона. — Ступай прочь, глупый змееныш! Джезим ждет.

И кивнула в сторону раскрытого окна, искушая призрачного покойника вещами соблазнительнейшими: зовущими голосами духов природы, радостью и тайной воссоединения с тканью мира. Все шуриа знают, что ждет их за порогом смерти, но по-настоящему любят жизнь.