Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева

Но в груди разливался горячий жидкий кисель, в ушах тарабанило сердце, а слёзы умиления прорвали плотину моей попытки вести себя сдержанно и с достоинством.

— Как тебе удалось?..

По-моему, он обалдел напрочь. Это вернуло мне остатки самообладания.

— Да никак, собственно. Начертила на воротах тайный знак, и мерцатели со всех окрестных пустошей примчались выпить чаю и побаловаться плюшками.

— Дара.

— Геллан. Не будь занудой. Откуда я знаю, почему они пришли.

Он смотрит на меня пристально. Слишком внимательно, обжигая синевой, у которой нет дна. Смотрит и молчит. Театрально бесконечная пауза. Я занервничала.

— Я тут не причем, Геллан…

Молчание.

— Да? — это даже не ирония, а ядовитый сарказм в крохотном слове, от которого хочется уклониться, как от пули, но реакции не хватает. Я ловлю смертельную дозу яда грудью: распрямляю плечи, втягиваю живот до зелёных чертей в глазах и гордо вздёргиваю подбородок. Мамуля, отвисшее брюхо и сколиоз мне не грозят, будь спок! На Зеоссе идеальная колония для несовершеннолетних по исправлению лахудрости.

— Да! — говорю царственно и холодно смотрю в синие озёра Геллановых глаз.

Кажется, на миг он забыл, как дышать. Затем выдохнул и отвёл прекрасные очи. Я даже живот отпустила из клещей воли от неожиданности. Я выиграла?..

— Я видел, как ты оборачивалась всю дорогу до замка. — говорит тихо, словно объясняя маленькому ребёнку, где он прокололся и почему нехорошо врать и делать плохие поступки. — Только не мог понять: почему? Мне казалось, ты боишься и чего-то ждёшь. Но до ворот с вами ничего не случилось и не могло случиться: опасности не было. Я знал. А потом что-то перемкнуло, когда ворота закрылись за вами. Разноцветная каша… И я догадался: что-то произошло.

— Сильвэй перестал транслировать телепередачу? — насмешливо протянула я, но бездушная сволочь даже ухом не повёл на незнакомые слова.

— У Иранны на грядках выросло кое-что.

Я моргнула. Наверное, так он и побеждает: просто меняет тактику, а ты не успеваешь среагировать.

— Я мог бы догадаться сразу, но только сумасшедшему зеоссцу придёт в голову мысль, что мерцатели добровольно в таких количествах появятся там, где живут люди. Даже не поблизости, а прямо в логове опасности…

Я молчала. Настала моя очередь тянуть паузу до бесконечности.

— Ты приманила их. Дара. Зачем? — продолжал монолог истуканище, свято уверенный в своей правоте.

Я фыркнула:

— С чего ты взял?

— Ты посадила мимеи на Иранниных грядках, и растения рванули буйно на радость меданам: в Верхолётной такой переполох, словно драконы с неба спустились. Иранна придумать ничего не успела, чтобы объяснить нелогичное явление.

— Может, они сами выросли? Мы там трясли семенами, как ненормальные, создавая украшения, — попыталась выкрутиться я.

Он снова смотрит на меня пристально, как на убогую дурочку без признаков зачатков интеллекта.

— Мимеи не растут там, где живут люди, — чеканит он каждое слово, — никогда. Агрессивная среда, угроза.

— Ну хорошо, — сдаюсь я и шумно выдыхаю воздух. Ощущения, будто бежала много километров по бездорожью. — Я посадила чёртовы семена. Перед отъездом. Но не для того, чтобы приманить мерцателей. Это был… научный эксперимент! У меня… появилась идея! Я не предполагала, что примчатся мерцатели. Всего лишь хотела попросить у мимей веточки… листики… что там у них?… для лекарства, мазей всяких. Если ты заметил, они заживляют быстро.

Геллан провел ладонью по лицу и тряхнул кудрями.

— Они не существуют друг без друга. Там, где появляются мимеи, появляются и мерцатели.

— Ну я как-то не подумала об этом! — раздраженно всплеснула руками и сдула упавшую прядь с глаз.

— Но ты всю дорогу оборачивалась.

— Да! Потому что… У тебя никогда не бывает предчувствий? Как будто что-то должно случиться? Я знать не знала, что они примчатся таким стадом!

Пока мы пикировались и орали друг на друга, мерцатели сошли с дорожек и окружили нас кольцом.

— Уру-ру, — тёрлись они о наши ноги. Геллан покосился вниз. Мерцатели тут же встали на задние лапки и сложили передние.

— Шаракан, — снова выругался он.

— Я не пойму, почему ты бесишься. Здорово как! Раньше вы их ловили и они… умирали. Сейчас пришли сами. Скоро радужных шкурок будет завались и целительные мимеи под боком.

— Что-то идёт не так…

Он смотрел поверх моей головы, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Меня кинуло в озноб: именно об этом я думала, когда без конца оборачивалась по дороге к замку.

— Они… скрывались, боялись… Охота на мерцателей — очень тонкое искусство. А тут примчались. Им будто защита нужна. Безопасное место. Но почему-то пришли сюда, а не в Ираннин сад…

Я попыталась поймать ускользающую догадку, поэтому щёлкнула пальцами, чтобы Геллан заткнулся. Помогло.

— А с каких таких делов мчаться им в Ираннин сад? Только потому, что там мимеи? Насколько я помню, ты сидел в кустах и ждал, чтобы поймать мерцателей. Значит мимеи — только еда. Они не предупреждают об опасности, не умеют отличать хорошее от плохого. Иначе мерцатели были бы неуловимыми!

Геллан хмурит брови, пытаясь понять, к чему я веду. Надо сжалиться, а то вскипят мозги во властительной голове — что делать тогда будем?

— Тяпка. Думаю, это её лап дело.

— Урурур! — трётся довольная мордочка о мои ноги. Видать, хвалит меня за догадливость.

— Завтра часть мерцателей переедут в Долину. Будут обживать новые территории. Им там понравится. И меданы будут рады до визга.

— А пойдут? — сомневается Геллан.

Я корчу мину оскорблённой невинности:

— Побегут. За мною вслед, естественно.

Он кидает взгляд из-под мохнатых ресниц, кивает и, осторожно переставляя ноги, уходит из сада. Я смотрю ему вслед. Прямые плечи, стремительный шаг. Сильвэй, подпрыгивая на шести лапах, умудряется не отставать и тереться о его ноги одновременно. Бедный Геллан. Как же ему тяжело из спокойной размеренной жизни погрузиться в бесконечный хаос… Но кто говорил, что поймать и терпеть небесный груз — легко?..

Глава 49. Кое-что о любви и ненависти. Пиррия

Смотреть в огонь — забава детства. Три огонька — так называла их мама. Отца, Ивайю и её — Пиррию. Она, меньшая, не помнила матери. Все образы — со слов старшей сестры. Ивайе досталось больше: мамина теплота и мягкость, ласковый голос и воспоминания. То, чем обделила Обирайна меньшую из сестёр…

Некому было рассказывать сказки на ночь. Немногословный отец целыми днями пропадал в угарище. Его сильные руки ковали оружие и утварь, а в пламени топил он тоску по ушедшей в Далёкий Путь жене.

Он приходил домой усталый, пахнущий кожей, металлом и жаром, гладил большой ладонью по ярким головкам дочерей, молча ужинал, выслушивая девчоночье щебетанье, редко вставлял слово и ложился спать. А они с Ивайей устраивали гляделки в пламя очага, и тогда старшая шёпотом рассказывала истории о маме…

Пиррия завидовала — страшно-страшно и сильно-сильно — всем детям, даже выродку Геллану: у него была мать. Ещё тогда поклялась стать сильной, сильнее всех, выше и могущественнее, чтобы завидовали ей.

В детских играх бросала вызов и выигрывала, побеждала мальчишек, бесстрашно расквашивала носы и хохотала, ощущая, как бурлит тёмное пламя внутри. Клокочет и ищет выход.

Она без сожаления покинула Долину, когда выяснилось, что ей уготован путь сайны. Ничуть в этом не сомневалась: всегда знала о своей исключительности…

Пиррия смотрит в огонь не мигая. Проводит ладонью над шаловливыми языками. Годы учёбы позади. Самая лучшая, самая быстрая, самая молодая… Ленивые коровы учатся десятилетиями, а ей удалось вознестись раньше всех.

Есть всё: любимая, послушная, как котёнок, стихия, маленький замок, положенный ей по статусу. Нет только душевного равновесия из-за небольшой заковыки, занозы, царапины на гладком пути взлёта.