Мэрион Брэдли - Владычица магии

Ланселет поспешно перекрестился: к ним приближалась процессия облаченных в серое фигур.

— Моргейна, они нас видят? — хрипло прошептал юноша.

— Для кого-то мы, возможно, тени и призраки. Некоторые, пожалуй, принимают нас за своих же монахов или думают, будто глаза их ослепило солнце, так что они видят то, чего на самом деле нет, — произнесла она срывающимся голосом, ибо то, что она поведала, считалось таинством, о котором с непосвященными не говорят. Но никогда в жизни Моргейна не ощущала такой близости с кем бы то ни было, девушка чувствовала, что просто не может иметь от Ланселета секретов, и сделала ему этот подарок, твердя себе, что Владычица все равно хочет оставить юношу на Авалоне. Что за мерлин из него получится!

«О, Агнец Божий, что отвел от нас зло мира, Христос, яви нам свое милосердие…» — слышалось тихое пение.

Ланселет тихо напевал себе под нос знакомые строчки, когда Церковь исчезла: над ними вновь нависали стоячие камни.

— Пожалуйста, не надо, — тихо попросила Моргейна. — Петь этот гимн здесь — значит оскорблять Великую Богиню; созданный ею мир — вовсе не зло, и ни одна ее жрица никому не позволит говорить такое.

— Как скажешь. — Ланселет замолчал, и вновь по лицу его пробежало облачко. Голос его звучал так музыкально и мелодично, что, когда пение оборвалось, Моргейне немедленно захотелось вновь услышать его голос.

— Ланс, а на арфе ты играешь? Голос у тебя на диво красив, лучше, чем у иного барда.

— В детстве меня учили. А после я совершенствовался лишь в том, что подобает отпрыску знатного рода, — отвечал Ланселет. — Так что все, что я приобрел, — это любовь к музыке настолько великую, чтобы преисполниться отвращения к своим собственным потугам.

— В самом деле? Друид, проходя обучение, сперва становится бардом, а потом уж жрецом, ибо музыка — один из ключей к законам вселенной.

Ланселет вздохнул:

— Да, вот это для меня и впрямь искушение, одна из немногих причин, что сподвигла бы меня к призванию друида. Но мать хочет, чтобы я сидел на Авалоне, сложа руки, и бренчал на арфе, пока мир вокруг нас рушится, а саксы и дикие северяне жгут, грабят и разбойничают в моей стране. Моргейна, ты когда-нибудь видела деревню, разоренную саксами? — И тут же сам ответил на свой вопрос:

— Нет, конечно же, нет, ты живешь здесь, под защитой Авалона, за пределами мира, где идут войны и льется кровь, но мне нельзя об этом не думать. Я — воин, и сдается мне, что в наши тревожные времена защищать этот чудесный край от пожаров и разбоя — единственный труд, достойный мужчины. — Лицо его сделалось замкнутым, каких только ужасов ни проносилось перед его мысленным взором!

— Если война так ужасна, — промолвила Моргейна, — отчего бы не укрыться от нее здесь? Столько старых друидов умерло в последнем великом свершении магии, благодаря которому это священное место удалили из мира скверны, а сыновей, способных прийти им на смену, у нас недостаточно.

— Авалон прекрасен, и, если бы мне удалось сделать так, чтобы во всех королевствах воцарился мир, как на Авалоне, я бы с радостью остался здесь навечно и проводил свои дни, играя на арфе, слагая напевы и беседуя с духами великих деревьев… но, сдается мне, недостойно мужчины прятаться здесь, на Острове, в то время, как за его пределами страдают и мучаются люди. Моргейна, давай не будем говорить об этом сейчас. На сегодня, молю тебя, дай мне забыться. Внешний мир раздирают распри, а я приехал сюда насладиться днем-другим покоя, неужто ты мне откажешь? — Голос Галахада, напевный и выразительный, чуть дрогнул, и прозвучавшая в нем боль ранила ее так глубоко, что на мгновение Моргейне почудилось, она вот-вот разрыдается. Девушка потянулась к его руке и порывисто ее сжала.

— Пойдем, — позвала она. — Ты хотел полюбоваться на здешний вид… таков ли он, как тебе запомнилось?

Она повела гостя прочь от кольца камней, и они оглядели Озеро. Повсюду вокруг Острова переливалась и мерцала в солнечном свете подернутая легкой рябью водная гладь. Далеко внизу поверхность прочертила крохотная лодочка — с такой высоты она казалась не больше выпрыгнувшей из воды рыбки. Другие острова, одетые туманом, смутно темнели вдалеке: очертания их казались размытыми благодаря расстоянию и магической завесе, что отделяла Авалон от всего мира.

— Неподалеку отсюда, — промолвил Ланселет, — на возвышенности есть древняя крепость фэйри, и со стен ее открывается такой вид, что можно различить и Холм, и Озеро, и еще остров, похожий на свернувшегося кольцом дракона… — Он изящно взмахнул рукой.

— Я знаю это место, — отозвалась Моргейна. — Крепость стоит на одной из древних магических линий силы, что расчертили всю землю, однажды меня туда приводили, чтобы я сполна ощутила власть земли. Народ фэйри в таких вещах разбирался: я тоже чуть-чуть улавливаю, чувствую, как вибрируют земля и воздух. А ты что-нибудь ощущаешь? Ведь и в тебе течет кровь фэйри, ты — сын Вивианы.

— Здесь, на магическом острове, нетрудно ощутить, как земля и воздух полнятся силой, — тихо проговорил он.

Ланселет отвернулся от Озера, зевнул, потянулся.

— Подъем утомил меня больше, чем я думал, кроме того, почти всю ночь я провел в седле. Я готов посидеть на солнышке и подкрепиться хлебом, что ты для нас запасла!

Моргейна привела его к самому центру каменного круга. Если Ланселет способен хоть что-то почувствовать, уж здесь-то он непеременно ощутит присутствие великих сил, думала про себя девушка.

— Ложись на спину, и земля напоит тебя своей мощью, — проговорила Моргейна, вручая ему ломоть; прежде чем завернуть хлеб в обрывок кожи, девушка щедро намазала его маслом и сотовым медом. Они ели медленно, не спеша, слизывая с пальцев золотистый сироп. Ланселет потянулся к руке своей спутницы и шутливо слизнул медовый потек с ее мизинца.

— Какая ты сладкая, кузина моя, — рассмеялся он, и Моргейна почувствовала, как под его прикосновением ожило все ее существо. Она завладела рукой юноши, намереваясь отплатить ему той же монетой, и тут же разжала пальцы, точно обжегшись. Для него это скорее всего только игра, но для нее — все совсем иначе. Девушка отвернулась и спрятала пылающее лицо в траве. Сила земли перетекала в нее, наделяя могуществом самой Богини.

— Ты — дитя Богини, — проговорила Моргейна наконец. — Неужто ты ничего не знаешь о ее таинствах?

— Очень мало, хотя отец однажды поведал мне о том, как я был зачат — как дитя Великого Брака между королем и его землей. Так что, наверное, он считает, что мне должно хранить верность самой земле Британии, которая для меня и отец, и мать… Я побывал в великом средоточии древних таинств, в гигантском каменном коридоре Карнака, где некогда стоял Храм; там — источник силы, как здесь. Да, здесь я чувствую то же самое. — Ланселет развернулся и заглянул в лицо своей спутницы. — Ты — словно Богиня этого места, — промолвил он, дивясь. — В древних культах, я знаю, мужчины и женщины вместе отдаются ее власти, хотя священники очень хотели бы запретить такие обряды, точно так же, как стремятся сокрушить все древние камни, вроде тех, что нависают над нами сейчас, и великие мегалиты Карнака тоже… Часть они уже ниспровергли, да только задача эта не из простых.