Мэрион Брэдли - Владычица магии

Вивиана глубоко вдохнула и забрала у прислужницы нож и полумесяц. Поглядела на расставленную на столе снедь, и тут на нее накатила неодолимая слабость. Владычица села, поспешно откусила хлеба, запила его водою из Священного источника. И наконец промолвила:

— Твоей вины в том нет. Прости, что я говорила с тобою резко.

Вивиана встала, держа в руке маленький нож Моргейны, и впервые в жизни, глядя на пульсирующую у запястья вену, подумала, как легко провести по ней лезвием, а потом смотреть, как струей вытекает жизнь. «Вот тогда бы Старуха Смерть пришла за мной, а не за Моргейной. Если ей нужна кровь, пусть забирает мою». Но Моргейна оставила нож, она не повесится и вены себе не взрежет. Конечно же, она отправилась к матери — за советом и утешением. В один прекрасный день Моргейна вернется, а если нет — все в руках Богини.

Снова оставшись в одиночестве, Вивиана вышла из дома и в бледном мерцании народившейся луны поднялась по тропе к своему зеркалу.

«Артур коронован и провозглашен королем, — думала она, — свершилось все, ради чего я трудилась последние двадцать лет. Однако же вот я одна: брошена, осиротела. Да свершится надо мною воля Богини, но только дозволь мне еще раз взглянуть в лицо моей дочери, моего единственного дитяти, прежде чем я умру, дозволь мне узнать, что с нею все будет хорошо. Матерь, заклинаю тебя твоим именем».

Но поверхность зеркала явила взгляду лишь безмолвие и тени, а позади и одновременно пронзая их насквозь, блестел меч в руках ее родного сына, Балана.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

«Приземистые смуглые гребцы на меня даже не взглянули толком, они привыкли, что Вивиана приходит и уходит в одежде по своему выбору, любой поступок жрицы в их глазах был вполне оправдан. Ни один не дерзнул заговорить со мною, что до меня, я упорно глядела в сторону внешнего мира.

Я могла бы бежать с Авалона по тайной тропе. А так, раз я воспользовалась ладьей, Вивиана непременно у знает, что я уехала… но даже себе самой я боялась признаться, какой страх внушает мне тайная тропа: что, если дорога уведет меня не к большой земле, а в ту неведомую страну, где растут невиданные цветы и деревья, не тронутые рукой человеческой, и вовеки не светит солнце, а насмешливый взгляд женщины-фэйри насквозь пронзает мне душу. Травы и сейчас были при мне, в крохотном мешочке у пояса, но, едва ладья, направляемая безмолвными веслами, вошла в марево над Озером, я развязала мешочек и высыпала содержимое в воду. Мне померещилось, будто под водой что-то блеснуло, точно мимолетная тень… не то золото, не то драгоценный камень, но я отвернулась: ведь гребцы ждали, чтобы я призвала туманы.

Отвергнутый мною Авалон остался позади, прекрасный Остров сиял в рассветных лучах, но я не обернулась, чтобы взглянуть в последний раз на Холм или кольцо камней.

Я не буду более орудием в руках Вивианы, не дам брату сына во исполнение некоего тайного замысла Владычицы Озера. Почему-то я ни на минуту не сомневалась в том, что разрешусь сыном. Знай я, что произведу на свет девочку, я бы осталась на Авалоне и подарила Богине дочь — дочь, которую должна была ее святилищу. Никогда за все последующие годы не переставала я жалеть о том, что Богиня послала мне сына, а не дочь, которая служила бы ей в храме и священной роще.

И вот в последний раз, как мне тогда казалось, произнесла я слова заклятия, и туманы отступили, и мы пристали к берегу Озера. Мне казалось, я пробуждаюсь от долгого сна. Некогда, впервые увидев Авалон, я спросила:» А он настоящий?», и Вивиана ответила мне:» Куда более настоящий, чем любое другое место «. Но теперь остров утратил реальность. Я глядела на унылые тростники и думала: вот это — настоящее, а годы, проведенные на Авалоне, лишь сон, не более; сон померкнет и растает, и я наконец проснусь.

Шел дождь, холодные капли с плеском падали в Озеро. Я накинула на голову капюшон плотного плаща, ступила на самый что ни на есть настоящий берег, мгновение помедлила, глядя, как ладья вновь растаяла в туманах, и решительно повернула прочь.

Я твердо знала, куда направлюсь. Не в Корнуолл, нет, хотя всей душой тосковала я по земле моего детства, и протяженным каменным кряжам, уходящим далеко в темное море, и по глубоким, тенистым лощинам между сланцевыми утесами, и по любимой, полузабытой береговой линии Тинтагеля. Игрейна с радостью приняла бы меня. Но она жила в покое и благоденствии в пределах монастырских стен, и мне не хотелось ее тревожить. Не помышляла я и о том, чтобы отправиться к Артуру, хотя я ни минуты не сомневалась в том, что он пожалеет и приютит меня.

Богиня навязала нам свою волю. И я тоже отчасти сожалела о том, что произошло тем утром: то, что мы совершили как Бог и Богиня, было предписано обрядом, но то, что случилось на рассвете, произошло ради нас двоих. Но и здесь все вышло так, как угодно Богине. Лишь человеческий род различает родство и узы крови, звери ничего подобного не ведают, а, в конце концов, мужчина и женщина тоже принадлежат к звериному царству. Но ради Артура я все сокрою, он вовеки не узнает о том, что зачал сына, совершив то, что в его представлении страшный грех.

Что до меня, я среди священников не воспитывалась и страха перед ними не испытываю. Дитя в моем чреве — это я решила твердо — зачато не смертным мужем. Его послал мне Увенчанный Рогами, как то и подобает в случае первого ребенка посвященной жрицы.

И я направилась на север, не устрашись долгого пути через болота и топи, и добралась наконец до королевства Оркнейского и прибыла к родственнице моей Моргаузе».