В. Шефнер - Лачуга должника

18. ЯЛМЕЗ ВСЕ БЛИЖЕ

Теперь отсчет условного времени шел по убывающей. Тридцать суток полета до Ялмеза… Двадцать пять суток… Пятнадцать суток…

"Тетя Лира" перешла на плазмотанталовые двигатели; мы перемещались в пространстве с убывающей скоростью. В связи с этим формула Белышева, Нкробо и Огатаямы (о преодолении парадокса времени) утратила для нас свою силу, и мы получили возможность улавливать ближние радиосигналы. Но планета Ялмез соблюдала полное радиомолчание. Учитывая этот факт, планетовед Антон Гребенкин сделал сообщение, из которого явствовало, что или на планете этой еще не родился свой Попов, или цивилизация там, в силу неведомых нам причин, пришла в упадок.

- Наш пророк Гребенкин не учел третьего варианта,- сказал мне Павел, когда мы вернулись в свою каюту.- Может, ялмезцы эти учуяли своими приборами, что мы к ним приближаемся, и решили в молчанку поиграть. Из перестраховки. Может, они думают, что к ним какие-то космические бандюги летят.

Нужно нюх иметь собачий И забиться в уголок,А иначе, а иначе Попадете в некролог.

…А всего вернее, что никого там нет…- с грустью в голосе продолжал он.- Не найду я там брата Петю… Зря летел. Сидеть бы мне на Земле и не рыпаться, тихо доживать свой миллионерскик век.

Торопились в санаторий, А попали в крематорий.

- Паша, оставь эти мрачные рассуждения и рифмования,- строго прервал его я.- Мы служим науке, и наше дело не расплескиваться в эмоциях, а воспринимать иномирянскую действительность такой, какова она есть.

- Вы правы, с вас полтинник! - насмешливо произнес мой друг, и затем, улегшись на свою койку, добавил: -

Медведь лежит в берлоге, Подводит он итоги.

Вскоре он захрапел.

Обычно я преспокойно спал под его храп, но на этот раз сон не шел ко мне; сказывалось нервное напряжение. Я вспоминал Землю, Марину и детей. Затем мысли мои перепрыгнули на события недавние; я не мог забыть о том, что виновен в смерти Терентьева. Пусть косвенно, но виновен.

Вдруг Павел начал стонать. Я не знал, что мне надо предпринять. Потом решил разбудить его и, встав со своей койки, ударил своего друга по плечу. Он сразу пробудился и заявил, что ему опять приснился архитектурный сон.

- А что именно тебе снилось?

- Падающие башни и колокольни. И все они падали в мою сторону - знай увертывайся. Пропади она пропадом, такая архитектура!

- У тебя что-то с нервами, Паша,- сказал я.- Да и у меня тоже. Но лечиться нам придется уже на Земле.

- Почему на Земле?! - встрепенулся Белобрысов. Мы друг друженьку излечим Без врачей и докторов, И веселье обеспечим Средь неведомых миров!

Произнеся это, он встал с койки, вынул из ниши свой личный контейнер, извлек из него картонную коробку, а из коробки - бутылку, выполненную в старинном стиле из бьющегося стекла. На ней имелись выцветшая этикетка с надписью "Коньяк", а выше, у самого горлышка,-овальная наклейка с изображением трех звездочек.

- Сейчас спиритизмом займемся! Чуешь, что это такое? - победоносно спросил он, ставя сосуд на столик.

- Я догадываюсь, что это очень ловко сделанная имитация.

- Сейчас мы хватанем этой имитации,- объявил мой друг и поставил рядом с бутылкой два стакана.- Ты коньяк-то пил когда-нибудь?

Я ответил, что коньяка не пил никогда, но что однажды пил спиртное: на девятом курсе Во-ист-фака, когда мы изучали обычаи моряков XIX века, нам дали выпить по стакану натурального ямайского рома.

- Ну и как? Сильно окосел? - с живым интересом спросил Павел.

- Нет, окосения не произошло. Хоть я и опьянел, но на зрении это не сказалось. Ведь удельная сопротивляемость моего организма ядохимикатам равняется шестнадцати баллам по шкале Каролуса и Ярцевой.

- Сейчас мы посопротивляемся! - со зловещей многозначительностью изрек мой друг и, аккуратно раскупорив бутылку, налил в стаканы две равные дозы желтоватой жидкости.- По первой выпьем, не чокаясь. За брата моего… Думал - с ним разопьем эту посудину, да теперь чую, что не встречу его на Ялмезе… И никогда не встречу… Пей, Степа! Сопротивляйся!

Без коньяка Жизнь нелегка, А с коньяком - Жизнь кувырком!

Я нехотя выпил. Павел налил еще.

- Теперь повторим - и опять же без чоканья. Помянем этого трепача Шефнера, который при своей жизни втравил меня в нынешнее путешествие… Я тогда, как вышел от него, сразу в магазин на углу Чкаловского и Пудожской потопал и эту бутылку купил. Этому коньячку, Степа, две сотни лет! Цени это, Степа!

Выпив вторую дозу, я почувствовал, что яд начинает действовать. Но я понимал, что если откажусь от третьей и последующих доз, то Павел все выпьет сам, и это отразится на его здоровье.

- По третьей выпьем с чоком! За нашу с тобой крепкую дружбу, Степа! Сопротивляйся!

Я принял очередную порцию яда.

- Степа, а ты уваженье ко мне имеешь? - дрожащим от волненья голосом спросил вдруг меня мой друг.

- Паша, я тебя очень даже уважаю! - воскликнул я.- И за то, что ты хороший человек, и за упорную твою последовательность в ностальгизме! Паша, из тебя мог бы отличный воист получиться!

- Спасибо, Степушка! Я тебя тоже уважаю!.. Уважаю, хоть ни черта ты не разобрался в моей миллионерской судьбе…

Ничего не сбылось, что хотелось, Сам себе я был вор и палач - По копейкам растрачена зрелость На покупку случайных удач.

Из глаз его хлынули слезы.

- Паша, не плачь! Нет для этого причины!

- Есть причина! - рыдая, произнес он.- Я брата родного угробил.

Тогда я тоже заплакал. Потом растянулся на своей койке - и уснул.

Когда я проснулся, то первым делом бросил взгляд на телеэкран, вмонтированный в подол каюты; планета Ялмез занимала теперь почти всю его поверхность.

19. ЯЛМБЗ СОВСЕМ БЛИЗКО

Прежде чем приводниться, мы девять раз облетели Ялмез, постепенно снижая высоту. На видеоэкранах видна была океанская ширь планеты. Вода занимала четыре пятых ее поверхности, суша же состояла из одного огромного материка эллипсообразной конфигурации. Дрейфующих льдов не наблюдалось. Просматривалась материковая платформа; она простиралась в океан на расстояние значительно большее, нежели у земных материков. Исходя из этого, можно было предположить, что планета обладает многообразной морской флорой и фауной. Береговая часть материка изобиловала эстуариями рек, бухтами и мысами. Материк был покрыт густой растительностью, цвет ее (приблизительно) соответствовал цвету земных лиственных лесных массивов. Цветовая структура береговой части континента была более разнообразной: нетрудно догадаться, что леса здесь сменились кустарниковыми порослями, полями, болотами и песчаными наносами (дюнами). На фоне этих размытых цветовых плоскостей выделялись сероватые вкрапления различной величины; в их очертаниях угадывалась заданность, геометричность.