Война (СИ) - Дильдина Светлана

Впервые Сэйэ просто смотрела на разные оттенки мира вокруг, воспринимая их как есть. Цвет костюма, грима и декораций скажут за себя сами — плохому актеру этого хватит, чтобы создать персонажа, и Сэйэ, как всех детей подмостков, тоже учили этой премудрости; но реальности было наплевать на то, что там себе придумали люди. Хотя все это тоже было одним большим представлением — как для небожителей, так для потомков.

Все было разным, хоть одинаково тягостным. Даже на одной из площадей, куда клали раненых под наспех сооруженные навесы, человеческая боль и усталость были несхожи между собой.

И всегда толчея — за крепостные стены, похоже, сбежались люди со всей провинции. И голоса, голоса, голоса… Высокие, низкие, грубые, жалобные — внутри пчелиного улья, наверное, много тише.

Спектакли они показывали по-прежнему, словно и не бродили чужие войска под самыми стенами, то отдаляясь под натиском солдат Хинаи, то приближаясь. Только теперь не пьесы представляли, а короткие сценки — у раненых особо не было сил смотреть, а у защитников — времени. Но смех оказался нужен и тут, даже больше, чем в мирное время.

Потом рухэй отогнали к самому краю долины, и казалось — победа близка. А потом темные фигуры в шлемах, украшенных полосками меха, оказались под самыми стенами и ударили, и тут уже стало не до актерских талантов. Теперь все подопечные госпожи Акэйин помогали чем могли, как и другие женщины, вместе со всеми уповая, что западная стена выстоит до тех пор, пока чужаков не разобьют или хоть не отгонят снова. Но подмога все медлила — доносились тревожные слухи каких-то обманных маневрах, а то и вовсе измене. Шептались даже, что убит генерал Таэна.

— Если и правда, нам это сейчас без разницы, — говорила Акэйин, разрезая на длинные полосы старые занавеси: пойдут на повязки. — Жив, убит, ранен… и так, и так Три дочери могут и пасть, и устоять.

Она в эти дни приблизила к себе Сэйэ, которую прежде строго держала в узде. Раньше бы это и польстило молодой актрисе, и вызвало законное удовлетворение — наконец-то! — но сейчас благосклонность хозяйки труппы означала лишь больше работы. И возню с девицами вроде Тиан, которая норовила хлопнуться в обморок. Спасибо хоть не все оказались такими неженками.

И трусихами: боялись не только головорезов под стенами, но и таинственную нечисть, а то и демона, который по ночам то ли пьет кровь, то ли разрывает тела на куски. Эту тварь не удержат и стены, так поговаривали.

Командир Ирувата велел обходиться по всей строгости с теми, кто распускал подобные слухи. Но не Тиан же выдавать, и не других дур!

Сэйэ пару раз удалось увидеть его — один раз совсем издалека, и она мало что разобрала, только очень высокий рост, темный доспех, который все же не до конца скрывал худобу, и волосы с заметной издалека проседью — он был без шлема. В другой раз видела его на стене, снизу, шагах в пятидесяти всего — он о чем-то говорил с офицерами меньшего ранга. Странно было — от этого не слишком выразительного, худого как жердь, немолодого уже человека во многом зависит судьба тысяч людей, собравшихся в крепости. На подмостках ему бы придали значительности…

Давно уже не удавалось отдохнуть в одиночестве, даже спали теперь в сарайчике на той же площади, где помогали раненым — идти до своего дома было далеко, да и небезопасно. И держаться лучше всем вместе, если вдруг чужаков не сдержит стена.

Разрезали на бинты старые тряпки, принесенные местными женщинами. Стирали использованные — в холодной воде от этого было немного толку.

Руки Сэйэ много дней как потеряли ухоженный вид, были они в мозолях и ссадинах. А сейчас сорвалось полотно, содрало едва начавшую подживать кожицу на пальце. Девушка зашипела, но сдержала крепкое слово, потянулась за мазью. Эх, руки, которыми так гордилась, лучше, чем у иной барышни из богатого дома… Толку в этом теперь немного, но все-таки жаль. А где-то в шкатулке еще лежит пара дорогих колец, не все продала, покупая по совсем уже заоблачным ценам пищу и краску…

Эх, а совсем недавно…

Ветерок пронесся над площадью, заглянул в уголок сараюшки, где занимались бинтами. Хороший такой ветерок, с запахом травы, а не крови: наверное, с небес прилетел, вокруг не осталось свежих весенних лугов. И этого стало куда жальче, нежели рук и краски.

Не знала, каким странным стало ее лицо — хмурое, напряженное, злое — волчица голодная! — а взгляд неожиданно мягким, тихо-печальным.

— Ты любила кого-нибудь? — спросила наставница.

Вопрос был внезапным, странным и неуместным одновременно. Вероятно, поэтому Сэйэ честно ответила:

— Почти. Мальчика с флейтой, который заглядывал к нам, когда я была еще ученицей.

— Помню его… Лет пятнадцать ему сравнялось тогда, а тебе…

— Всяко меньше, чем сейчас, — Сэйэ дернула уголком рта. — Только ведь всех не он занимает, верно? И вас, госпожа Акэйин.

— Ну, насчет Энори я была спокойна, — ответила женщина. — Хотя поначалу боялась, да. Не хотелось бы лишиться лучшей актрисы.

— Лучшей? Это когда вы меня хвалили?

— А зачем? Чтобы нос задрала? Это сейчас можно, — женщина огляделась.

— Потому что мы все умрем?

— Да если и выживем, голова у тебя уже заработала. Хоть и характерец… скверный на редкость. Но это тоже на пользу, одной лаской девиц не построишь.

Сэйэ перестала ее понимать, только молча смотрела. Акэйин же усмехнулась, подстегнула словами:

— Чего застыла? Руками, руками шевели!

**

Звуки довольно чистые, но равнодушные. Юная флейтистка старается, и у нее такие черные живые глаза, но мелодия сама по себе, она скучает; мечтает, обернувшись змейкой, шмыгнуть под камень и там поспать вволю.

А учитель стоит рядом, кивает, доволен…

Лайэнэ учили куда строже. За такое исполнение она бы давно получила по пальцам, и неважно, что очень старается.

Тяжко было на душе, и что делать, неясно. А здесь… когда-то ее наставляли, говорили, что делать, и, хоть не баловали, поддерживали в трудностях.

Вот и пришла.

Каменная белая изгородь, фонарики в узорном обрамлении, резные ворота, через которые так любят подглядывать городские бездельники. Место, где из обычных неуклюжих девочек делают облачных фей. Самые земные, мало пригодные для того, чтобы скользить по облакам и превращаться в цветы и ветер, остаются обычными женщинами. А судьба обычной женщины… Кому как повезет, если коротко. Но чаще — не повезет. Прочие порой вдохновляют поэтов, пусть даже местного пошиба и за неизменной чашкой вина…

Сейчас, утром, фонарики не горели. Лайэнэ привратник впустил с поклоном; во дворе, просторном, вымощенном каменными плитами, находились всего несколько девочек, и еще несколько — в садике сбоку. Остальные либо слушали урок в комнатах, либо занимались своей одеждой и разными мелочами.

Ученицы носят белое с нежными оттенками голубого, розового и желтого. Они еще не умеют скользить, как солнечные лучи, они жизнерадостно бегают, получая за это взбучку от наставниц.

Ее самой близкой наставницы тут уже не было — немолодая, она доживала век где-то в соседнем округе, вместе с подругой купив там маленький дом. Другие еще были на месте: одни улыбались Лайэнэ, гордились ей, другие хмурились — считали, что она чересчур вознеслась и забыла их.

Это было обидно — молодая женщина действительно редко появлялась в школе, он никогда не отказывалась помочь, и давала уроки некоторым способным девочкам, и даже вызволяла однажды из лап судейских девушку, обвиненную в краже и попытке опоить клиента.

Вот, пришла…

Все приготовленные слова вылетели из головы, остались одни заученные приветствия.

Ее встретили радостно. Попросили показать ученицам свое мастерство — сослалась на занятость: урок не проводят второпях. Сидела в комнате хозяйки школы, пила легкое вино, закусывала тонким слоеным тестом, похожим на розовые лепестки.

И снова слов не было, не спросить совета, не рассказать о том, как смутно и сумрачно на душе. Кого это интересует?