Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец
Крестовский старался сохранять спокойствие, страх ушел из его глаз, сменившись решимостью. Руки впились в стол, пальцы сжали скатерть. Голова чуть наклонилась, слегка повернулась влево. Я и раньше подозревал, что Крестовский туговат на одно ухо, теперь же я был в этом уверен. Как и в том, что он не просто взволнован, он раздражен, он напряжен, он удивлен. Но самое главное он напуган.
Я никогда не видел страх в его глазах. Испуг — да, короткие вспышки, когда кто-то из нас по неосторожности мог свернуть шею себе, или же другому. Но даже те краткие миги испуга глаза его были бездушными и холодными. Сейчас же страх был силен, он прорывался даже через всю волю Петра Андреевича.
Впрочем, он мог спрятать его от других, за злостью и табачным дымом, но я сидел слишком близко, я хорошо видел страх в его глазах. Слишком хорошо я его знал. Не Крестовского. Я хорошо знал страх.
— Нет его в комнате..., — прошептал Прошка, закашлялся, схватил со стола чей-то стакан, жадно выпил.
— И что? — немного успокоившись произнес Крестовский, но папиросой затянулся. — Может он на конюшню пошел. Ты там проверял?
— Проверял, Твое Благородие, — скривился Прохор. — Конечно проверял, я сперва туда сходил, а уж потом до вас побег. Нет его там, и в комнате у него перевернуто все, будто дрались там аль искали чего, — Прохор замолчал, глубоко вздохнул, давая всем за столом понять, что есть еще что-то. — И вот..., — он разжал ладонь. — На полу нашел.
Крестовский закрыл глаза. Глубоко, так что огонь коснулся мундштука, затянулся, руки его казалось сейчас проломят стол. Я успел бросить взгляд на ладонь Прошки прежде, чем то, что лежало там, исчезло в руке Светланы Юрьевны. Разглядеть не получилось, я лишь заметил, что это медальон, в виде кристалла в круге.
— Ники, — не открывая глаз произнес Крестовский. Голос его спокоен, полон сил, но в то же время потерян и где-то глубоко в нем слышны нотки отчаянья. — Ники, — громче повторил он, — пистолеты. Волчок — сабли! Жаров, со мной!
— А я? — я не понимал, что происходит, но оставаться в стороне и не мог, и не хотел. Я не клоп, да и Степу в общем-то не знаю, но судя по бледному лицу Светланы Юрьевны, найти его очень надо.
— Глеб, — задумчиво проговорил Петр Андреевич. — Глеб, — он растерянно повторил мое имя, и я догадался, что в момент некоего кризиса он просто обо мне забыл. — Ты останешься здесь, в доме, присмотришь за Светланой. Я выдам тебе саблю и пистолет.
— Я саблями не очень..., — начал я и осекся под тяжелым взглядом Крестовского. Спина покрылась потом. У Петра Андреевича несомненный талант, он не повернулся ко мне, лишь глаза скосил, но это были такие глаза, что у меня горло пересохло, а спина и ладони вспотели.
— Я не спрашивал тебя с чем ты очень, — он резко повернулся ко мне, навис надо мной. — Ты должен владеть всем, хоть саблей хоть пистолетом, хоть удавкой. Ты должен уметь убить булавкой или ложкой. Потому что иногда случаются Степы. Ты присмотришь за ней с саблей и пистолетом. Но, если с ее головы упадет хоть один волос, я тебе голову оторву.
И я понял, что он не шутит, он оторвет.
— Я иду с вами! — сжимая в кулаке медальон из комнаты Степы, твердо заявила Светлана.
— Нет, — не менее твердо ответил Крестовский, а в комнату уже вбежал, несущий ворох одежды Жаров. Когда он выбежал, я заметить не успел. — Ты останешься здесь, дома. Под прикрытием стен...
— Я иду с вами, — повторила она.
— Глеб поможет тебе, он справится, он умный мальчик. И сильный, пусть и с саблями не очень.
— Я иду...
Крик оборвал ее слова. Короткий, полный ужаса и отчаянья он заставил похолодеть меня, побледнеть Светлану, замереть Жарова, еще больше нахмуриться Крестовского. И в то же время от крика этого стало тепло, на губах моих против воли проступила улыбка. Так же кричала Наташка, когда Вольдемар гадил ей в туфли. Как же я скучаю по этой истеричке.
Повторный крик, перешедший в жуткий вой, заставил меня вздрогнуть. Воспоминание о Наташке разбилось, не оставив после себя ничего. И как я мог подумать, что они похожи Наташкин полон ярости, а этот отчаянья.
— Лиза! — пискнул Жаров и уронив на пол кучу одежды, рванул к дверям.
— Лиза? — не понял я.
— Кухарка, — пояснила Светлана, уже направляясь к дверям, но пропустив вперед себя Крестовского.
Я вышел последним. Задержался в дверях, почувствовав на себе взгляд, обернулся, но гостиная пуста. Лишь на тарелках лежат утратившие форму и вкус сладости.
Крестовский на ходу принимал у Никанора пистолеты, заряжал их и отдавал обратно. Ники оброс ими как еж иглами, но тем не менее ловко с ними управлялся: этот за пояс, этот за перевязь. Последняя нелепо смотрелась на строгом черном костюме, но функции свои выполняла блестяще. С другой стороны, от него семенил Волчок, с огромной скруткой сабель в руках, но на него Крестовский пока внимания не обращал. Пистолеты важнее.
Жаров застыл в дверном проеме кухни, глядя внутрь и тяжело дыша. Крестовский легко отодвинул его в сторону, осмотрелся.
— Гриня, Лизой займись, — приказал он.
Жаров кивнул, присел на корточки, возле полной женщины в белом переднике, что сидела на полу у погашенной печи бледная, и ревущая в голос.
— Там, — произнесла она, узнав сквозь слезы присевшего возле нее Гришку. — Я думала она спит, — и кухарка уткнулась Жарову в плечо, — там, — не поднимая головы сказала она и трясущимся пальцем указала на серую занавеску. — Я иногда разрешала ей спать здесь. Не часто, но девочка уставала. Я думала она спит! — и она зарыдала, беспомощно спрятав лицо на плече Жарова.
Крестовский, не глядя выдернул саблю из рук Волчка, осторожно двинулся к занавеске. То, что кухарка только что была за ней не повод не проявлять осторожность. Он приблизился, отодвинул шторку. Взгляд его скользнул по верху, затем опустился вниз. Сабля беспомощно уткнулась острием в пол, плечи Крестовского поникли. Петр Андреевич вздохнул и откинул в сторону шторку, открывая нашим взглядам то, что я предпочел бы не
