Кира Стрельникова - Дикая и опасная

Спустя какое-то время я валялась почти поперек кровати, использовав живот Вердена в качестве подушки, наслаждаясь знакомой приятной истомой и чувствуя, что спать все равно не хочу пока. Пальцы Тима медленно перебирали мои слегка отросшие пряди (кстати, вернемся — наведаюсь в парикмахерскую), и судя по всему, он тоже не собирался засыпать.

— Тим, а откуда у тебя этот домик? — полюбопытствовала я. — Ведь нельзя с родственниками контактировать? Твой батя сюда не заявится?

— Не думаю, он даже не знает про него, — покачал головой альбинос. — Это мама мне перед отъездом подарила.

— Клево, — вздохнула я. — Мне тоже наш дом нравился… Жалко, что не могу туда поехать. Но тут тоже хорошо, — задумчиво добавила и перевернулась на бок, подперев голову ладонью. — Расскажи о своих, — неожиданно попросила, глядя в расслабленное лицо Вердена.

Он усмехнулся и ласково взлохматил мне волосы. Я не отстранилась.

— Это типа «а поговорить»? — ехидно осведомился Тим и заложил руки за голову, не сводя с меня глаз. — Ну что рассказывать. Отец всю жизнь эзотерикой занимается, на рунах гадает, и не только гадает, мама ему одно время помогала, как раз с шаром. Они у меня оба очень серьезные, и если честно, подозреваю, чувств между ними имелось очень мало. Просто подходили друг другу в качестве партнеров, ну и отец ребенка хотел. — Верден помолчал, его взгляд стал отсутствующим. — Я тоже с детства варился во всем этом, с рунами так вообще играл вместо кубиков и погремушек. Батя никогда не сюсюкал со мной, не дурачился, как в других семьях, и до школы я очень был похож на него, такой же серьезный и сосредоточенный ребенок. В садик меня не отдавали, и в школе пришлось трудновато в первом классе, но я справился. Научился чаще улыбаться и смеяться, шутить, внимательно наблюдал за другими детьми и перенимал какие-то шаблоны поведения. Но откуда-то знал, что папе не понравится, если он заметит изменения во мне. Приходя домой, успешно и искусно притворялся. — Верден хмыкнул, его улыбка стала немного грустной. — Папа хотел сделать из меня очередного партнера и помощника, потому что мама все чаще ссылалась на усталость, изъявляя желание отойти от дел. Ей наконец-то захотелось нормальной семьи, а папу уже не переделаешь, он такой, какой есть. Когда мне исполнилось шестнадцать, он заявил, что я достаточно взрослый, чтобы зарабатывать на карманные деньги самому, и приставил меня помогать. Мама уже тогда не принимала клиентов, папа один работал. Я не стал артачиться, дело нужное и полезное, да и учиться-то надо было с рунами обращаться. Батя так, только в общем что-то объяснял. — Тим замолчал.

— Он тебя любил? — спросила я, вспомнив своих и как мой папа любил затевать веселую возню по вечерам с киданием подушками и шутливой борьбой на широком диване.

— Любил? — Альбинос задумался на несколько секунд. — Знаешь, может, по-своему и да, но я не чувствовал, — ответил он задумчиво. — Уважение, забота, но не любовь отца к сыну. Я для него был скорее партнером, учеником, — его ладонь легла на мое бедро, рассеянно поглаживая, и я не стала возражать.

— А мама? — снова спросила тихим голосом, испытывая странную смесь чувств: с одной стороны, было жалко маленького мальчика, к которому относились как к будущему полезному инструменту, с другой — не похоже, что Верден особо страдал от такого отношения.

— Ну, мама, когда папа не видел, могла и по голове погладить, и поцеловать, — Тим улыбнулся уголком губ. — Но это редко бывало.

— Тебе не хватало их тепла? — Наш неожиданный откровенный разговор вызывал у меня ощущение внутренней дрожи, и от осознания, насколько доверяет мне Верден, если говорит о себе, и от того, насколько для меня вдруг оказалось важным его доверие.

— Не сказал бы, — задумчиво ответил он. — Мне в школе было весело, а дома я про себя тихо посмеивался, зная, что папа на самом деле не видит меня настоящего, такого, каким я становлюсь совершенно без его участия, по собственной воле и желанию. Знаешь, как-то так складывалось, что я всегда мог расположить к себе людей, учителей в школе, друзей, потом и клиентов, — Тим замолчал, глядя в потолок. — Мне хватало этого за глаза и за уши. Всегда был самодостаточным человеком, как-то так получилось, — он перевел взгляд на меня, — и не искал никого на стороне, чтобы заполнить мифическую пустоту внутри, — с улыбкой добавил Верден.

Теперь мне стало понятнее, откуда у него это отсутствие стремления к любви. В общем-то, совпадающее с моим… Только вот ему действительно любовь как таковая не нужна, ну или Верден вкладывает в это понятие несколько иное, чем просто гормоны и химию в крови и еще ворох всяких нелепых установок типа ревности, страха потерять и так далее. А я… у меня все сложнее. Любовь подразумевает доверие, а вот последнего я как раз и не могу себе позволить. Даже родители не знали всего обо мне, хотя никогда не ругали почем зря, считая нужным сначала разбираться в сути, а потом уже что-то решать. Но я теперь одна и предпочитаю сама отвечать за свою жизнь и поступки. И не быть ни от кого зависимой, потому что… этот кто-то может точно так же внезапно исчезнуть из моей жизни, как папа с мамой. И я снова останусь без опоры в жизни. Нет уж, не надо мне снова такого счастья.

— Меня всегда удивляли рассуждения других об этом чувстве, — продолжил Верден, уставившись в потолок и продолжая поглаживать мою ногу. — Я искренне недоумевал, глядя, как большинство моих приятелей путали вожделение с любовью, пока не понял, что для них отношения равно постель. Они все действовали по стандартному шаблону, используя набор привычных действий: цветы, кафе, кино, прогулки, приглашение в гости. И что удивительно, девушки велись на все это. — Тим пожал плечами и хмыкнул. — Даже если цветы им нравились другие, вместо кафе тянуло куда-нибудь в другое место и кино хотелось посмотреть тоже совершенно другое. Люди не пытались понять друг друга, ни насколько, — он снова сделал паузу, а я слушала как завороженная, жадно ловя каждое слово. — Не пытались понять, что же им надо и что надо их партнеру, насколько это надо, почему-то ругались из-за мелочей, не стоивших внимания. Не умели когда нужно просто отойти, дать возможность побыть одному и, что самое для меня непонятное, — ради любимого зачем-то забывали о себе, своих интересах, о том, что в жизни есть еще что-то, кроме этого человека. — Тихий голос альбиноса рождал внутри странную дрожь и смутное беспокойство. Правильные вещи он говорил, умные. — Прорастали друг в друга, а потом мучительно больно обрывали ростки, когда кто-то из двоих начинал тяготиться — а такое рано или поздно случалось. Потому что чувства одного всегда были сильнее, чем у другого.