Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

— Это какой же? — и куда подевалась мягкость из голоса?.. — И от кого ты слышал про другой способ?

Некрасиво изогнулись яркие губы на бледном лице, черную тучу волос рванул ветер, резко взметнув. Гитара осталась зажатой в правой руке, левая вцепилась в мой локоть.

— От того, кто в теме шарит, — грубовато ответил девице. — Руку бы ты убрала, люди смотрят.

Народу вокруг и впрямь стало побольше. Что и требовалось доказать: чужие страсти народу интереснее искусства.

Мои слова не возымели воздействия, хватка на локте только крепче стала.

"Мне бы цестус, а не пироженки сейчас", — опечалился я. Бить девушку неправильно, конечно, но что-то мне подсказывало, это такая девушка, каких бить можно и нужно. Лучше сразу намертво. Что подсказывало? Кровь, выступившая на рукаве, там, где крашеные в бордовый ногти впились с нечеловеческой силой в кожу сквозь ткань.

— Сейчас ты, мой сладенький, пойдешь со мной, вот так, под локоток, — нашептала она мне на ухо, для чего девице пришлось встать на цыпочки. — По дороге расскажешь мне все, что я хочу услышать. А потом, так и быть, я подарю тебе поцелуй. Хорошее предложение, не так ли, милый?

Локоть стиснули, как в тисках. Гитара в доступности имелась, руку протяни, да пой про группу крови на рукаве.

Я пыхнул живым огнем, плюнув на условности и маскировку. Да, мне тут жить. И кто-то из прохожих запросто может оказаться одним из моих соседей. Но это одна сторона монеты. На другой те же самые слова: мне тут жить. Значит, пренебречь тем, что могут углядеть пытливые, глазастые обыватели, но не дать какой-то девке помыкать собой, как скотиной. Скотина — на рынке, на Кондратьевском. Недалече. В коробки да клетки распихана.

Зараза когтистая отдернула руку, отпрянула от меня. Задела ногой цилиндр с денежками. Весело и звонко покатились по дорожке монетки.

Занятно: Феде Ивановне мое наложение рук с живым огнем на пользу пошло, а этой бледнолицей явно не понравилось его касание. Огонь сам выбирает, кого ему лечить, кого калечить? Или дело в моих пожеланиях? Здоровья музыкантше я точно не желал.

— Встречное предложение, — я встал так, чтобы загородить широкой спиной девицу от зевак. — Ты сейчас свернешь свое шапито и быстренько свалишь туда, где солнышко не светит. С учетом ваших трепетных с ним, солнышком, отношений, это дельное направление. Я тебе даже пироженку в дорогу завернуть готов, чтобы заесть горечь нашего с тобой, прелестница, расставания.

Разозлился я не на шутку, отсюда и многословность. Будет тут в считаных шагах от дома меня погань какая-то строить! С руки полыхнуло истинное пламя. Нет, смотреть через него на девку я не собирался, чего я там не видел? Мне хватка на локте многое сказала, плюс ее же речи, про "поцелуи". И на Джо я уже глянул, мне хватило. Угляжу очередную страхолюдную тварь, потом спать — а ну как приснится? Нет, огонь должен был дать понять гитаристке, что тут вот-вот запахнет жареным.

— Не действует? — на бледном лице явственно боролись страх и изумление. — Не слушаешься? Ничего, кровь твоя у меня осталась, я найду тебя. Приду в ночи и высушу.

— Спасибо, что напомнила, — я не Федя Ивановна, кружевных платочков не имею, но обычный клетчатый платок с собой ношу. — Вытирай.

Шагнул к ней, встал так, чтобы другие не расслышали дальнейших слов. Просто шагнул, хотя жгло желание ударить посильнее, впечатать в стекло. Так, чтобы осколки зазвенели громче встревоженной сигнализации. Сдержался, конечно: в запале устроить в городе представление, чтобы потом огрести неприятностей от доблестной милиции — игра не стоила свеч.

— Не заставляй меня жечь твои пальцы. Без них играть неудобно. Не с руки. Что, запеклась кровушка? Выковыривай.

Говорил я тихо, спокойно. Размеренно. Вкрадчиво даже. Отдавая себе отчет, что, если взъерепенится зараза когтистая, я и впрямь прижгу ее пальчики. Мне это не доставит ни капли удовольствия, но у немертвых, из того, что я о них слышал, не только реакция с силой на уровне, у них и с регенерацией все замечательно.

Жечь не пришлось. Проняло девку, прислонила гитару к стеклу, начала подцеплять бурое из-под ногтей, продырявивших мне рубашку. И это было облегчением: вполне возможно, гитаристка приходилась Джо не чужой. Их "семья" (речь не о привычной нам ячейке общества) неподалеку обосновалась. Могло занести оттуда дурочку-трубадурочку. Почему дурочку? Умная бы смолчала про образец под ногтями.

Побеседовать с Женькой надо в любом случае, даже нет, не так поступим…

— Упырка красивая, ты с Евгением Митиным знакома? — склонил вопрошающе голову я. — Вот хм. Мне отчетливо дали понять, что упыри и вурдалаки — не одно и то же. Что между ними существенная, принципиальная разница. А твое творчество вступает в конфликт…

— Вурдалачка во втором куплете, — зыркнула музыкантша. — Рифмуется с землячкой. В контексте закусывания по знакомству. И да, я знакома с Митиным. Хорошо знакома… Что с того?

— Отлично! — я просиял. — Значит, когда ты отскребешь кровь, пойдешь к Жене и скажешь, что решила поиграть с огнем, и тот тебя не обжег исключительно по доброте душевной. Потому что хочет и дальше быть добрым соседом.

— Он после этого сам тебя высушит, — протянула обратно платок окончательно успокоившаяся вурдалачка.

— Это вряд ли, — усмехнулся, отдавая кусок материи скоротечной вспышке огня.

Немного зная Джо, я был уверен — до фатального не дойдет. Вот если бы я эту певунью в факел живой (неживой?) превратил, тогда да. Тонкие семейные связи обязали бы коллегу принять меры. А так: побеседовали о музыке и гастрономических пристрастиях. Слегка поспорили, оба вспылили. Пустяки же.

Девица присела, чтобы поднять цилиндр. Монетки укатились, но несколько купюр остались внутри. Не зря бренчала трубадурка, получается. И как никто не уволок под шумок?..

— Так что, пирожные будешь? — по-доброму обратился к девице; та как раз запихнула купюры в кармашек жилетки, а цилиндр, наскоро отряхнутый от песка и дорожной грязи, пристроила поверх распущенных волос. — Вкусные, рекомендую.

— Засунь их себе, — обнажила клыки она, а потом озвучила такой заковыристый маршрут, что мое "где солнышко не светит" и рядом не стояло в плане детализации.

Как сказала бы ма, обожающая цитаты: "Один человек — весть, два человека — вторжение[8]". Тогда чем будет три человека?..

До дома я не дошел самую малость. Перехватили меня у скамейки, что возле подъезда (простите, Мал Тихомирыч, парадной).

— Андрей? — с малой толикой сомнения в голосе обратилась ко мне незнакомка неопределимого возраста. — Ты — Андрей?

Обратившаяся ко мне поднялась со скамьи, оставив на ней мальчонку, увлеченно рисующего что-то в альбоме.

— Я — Злата, — сообщила она мне имя, удивительно ей подходящее: волосы у нее были не то русые, не то рыжие, будто солнышком поцелованные, вызолоченные. — Я тебя жду.

Сложилось впечатление, что, пока я был в отъезде, понадобился куче народа. А как вернулся, они живую очередь организовали.

— Цель ожидания? — устало спросил я.

— Левушка, покажи дяде рисунок? — вместо нормального ответа она обратилась к мальцу.

Парнишке было лет шесть, может семь с виду. Шальная мысль о том, что мелкого привели познакомиться с папой (мало ли, обстоятельства знакомства с мамой забылись под градусом алкоголя и страсти?), на подлете разбилась о реальность: я в столь юном возрасте нашалить на гипотетическое отцовство не успел. Сходства со мной и отдаленно не было, как и с самой Златой. Пацан был темненький и кареглазый.

Левушка послушно поднялся и протянул мне раскрытый альбом.

— Молодец, Лева, — тронула макушку ребенка Злата. — Иди, поиграй.

Пацаненок куда-то умчался, я не обратил внимания, куда. Я глядел на корявенький, схематичный карандашный рисунок, изображающий лежащую женщину. И огромную, заштрихованную черным и красным, область вокруг нее.