Лис Арден - Алмаз темной крови. Песни Драконов

— Понимаю… Дух перевести не дают. Ладно, пойдем, я тебя спрячу… отдохнешь немного.

Амариллис покачала отрицательно головой. Чиро глянул ей в глаза:

— Неужто все о сыне беспокоишься? Ты кому-то здесь не доверяешь?

— Нет, Чиро, — быстро ответила Амариллис, — всем доверяю. Просто мне страшно оставлять его одного. Знаю, что спала два месяца кряду, а с ним ничего плохого не случилось… кроме того, что за это время он чересчур быстро вырос. От отдыха не откажусь. Но только вместе с Судри.

— Он уже бывал там… — эллил встал, отряхнул с одежды приставшие травинки. — Думаю, тебе тоже понравится. Пойдем, я сначала отведу тебя, потом его. Годится?

— Вполне. — После недолгого раздумья ответила девушка.

Быстро и тихо они прошли по саду, миновали влажные зелено-пестрые заросли, спустились по каменному руслу ручья, и в конце небольшого овражка, поросшего бузиной, Амариллис увидела полуразрушенную мраморную беседку. Уцелевшие колонны были тонкими и стройными, от купола, к сожалению, остались лишь крупные обломки, белевшие из зарослей кислицы, но зато сохранились ступени и одна из скамей, на подлокотниках при желании можно было даже разглядеть следы искусной резьбы, похожей на морозный узор. Вслед за эллилом девушка поднялась по трем пологим ступеням, и, повинуясь приглашающему жесту, села.

— Помнишь, я говорил тебе, что, Арр-Мурра непростое место. Мало того, что мы окружены пустыней и само наше существование посреди песков уже чудо. Здесь есть места, похожие на потайные комнаты в старом замке. Думаешь, что перед тобой глухая стена, а за ней, оказывается, спрятана целая зала. Причем битком набитая сокровищами. Надо только знать, где вход… — Чиро широко улыбнулся, поклонился и повел рукой. — Один из них — прямо за твоей спиной. Замри!

Амариллис с трудом удержалась от желания повернуться и самой все увидеть.

— Погоди. Запомни, Амариллис, это место священно для меня. Здесь когда-то обитала моя семья. А теперь милости прошу.

Девушка медленно обернулась.

За ее спиной был лес. И старый замок. И что было чем — трудно сказать. Под ногами росла трава, зеленая, густая, нехоженая, и прямо из травы ввысь устремлялись колонны, смыкавшиеся в стрельчатые арки, уходящие сумрачными рядами вдаль. Серый камень порос мхом, а из травяного ковра прорастали широкие каменные плиты. Рядом со статуей, изображавшей высокого мужчину с чашей в руках, буйно разрослись папоротники; деревья не пытались соревноваться с колоннами в росте, прятались в их тихой тени или выбирались на свободное место, коего было предостаточно. Здешний камень, казалось, дышал, а зелень была умиротворенной и тихой. Садящееся солнце окрасило арки и сохранившиеся стены в пепельно-розовый цвет, в тон рассыпанным возле каменной плиты, прямо у самых ног Амариллис, ягод, похожих на бусы. Или крупных бус, подобных спелым ягодам. Здесь царила легкая тишина, подобная неслышному спокойному дыханию.

— Ох, Чиро… какая красота… — выдохнула Амариллис.

— Рад, что тебе понравилось. — Эллил спрыгнул с камня в траву и тут же, словно только его и ждали, из-за колонн вылетело несколько поразительно похожих на него существ — у них были такие же прозрачные стрекозьи крылья. Двое женщин и мужчина, такие же пепельноволосые и зеленоглазые, с телами, млечно просвечивающими как утренний ледок. Не успел Чиро с ними поздороваться, как Амариллис вздрогнула от знакомого голоса, прилетевшего из прохладной глубины леса-замка.

— Мама! Мам!.. — И вскоре из серо-зеленой полутьмы выбежал мальчик; судя по всему, он чувствовал себя здесь как дома. Он ловко вскарабкался на основательно вросший в землю камень, спрыгнул, потом обежал все встретившиеся на пути колонны, поднырнул под водопад ивовых ветвей, перепрыгнул через моховую кочку — словом, развлекался как мог. Подбежав к матери, он обхватил ее колени, задрал вверх голову и ничуть не запыхавшимся голосом сообщил:

— Здесь дом Чиро. Мне нравится. — И радостно улыбнулся.

— Мне тоже. — Амариллис крепко обняла сына.

Потом она взяла его за руку и не торопясь пошла по траве, с удовольствием принимая босыми ступнями щекочущую прохладу. Не далее как вчера она говорила эллилу, что быстрое взросление Судри иногда пугает ее. Никто не смог бы попрекнуть девушку невниманием, паче того — нелюбовью к ребенку; она даже дышала в такт с ним. «Понимаешь, Чиро, — говорила Амариллис, — я попросту не успеваю за ним. Вчера он начал выговаривать по нескольку связных слов кряду — и это в неполных четыре месяца! Я собиралась менять ему пеленки, как делала это дочке Веноны, а вместо этого бегаю с ним наперегонки. Думала, буду трясти погремушкой, а с ним уже можно разговаривать… Что дальше? Попросить у тебя азбуку?!».

Она сильно изменилась. Стала одновременно мягче — и решительнее, взгляд ее посерьезнел — и погрустнел. Амариллис запретила себе даже думать о том, что оставила за пределами этих земель; она понимала, что помощи ей ждать неоткуда, да и сбежать вряд ли получится. Она сказала себе: «Все уже свершилось» — и поблагодарила за возможность жить дальше. Танцовщица проделала это очень старательно — и не один раз, спасаясь от неизбежного страха перед неизвестностью и одиночеством. Нередко, сидя на прогретой траве, вдыхая спелые, радостные запахи летнего полудня и глядя на играющих детей саламандр, троллей, фей она вспоминала минувшие дни — большие города, заполненные людьми, площади и залы, где яблоку упасть негде от зрителей, уставившихся на нее во все глаза, важных господ и простолюдинов, успехи и утраты. Нельзя сказать, что прежняя ее жизнь была размеренной и спокойной; мир не раз ставил ей подножки как раз тогда, когда она собиралась протанцевать особенно красивую фигуру, — и не раз подавал руку в тот момент, когда она совсем уже собиралась падать с намерением не подниматься больше никогда. Но все, происходившее с Амариллис в пределах Обитаемого Мира — будь то чудесное спасение в наводнении, обретение друзей, встреча с Хэлдаром, — все оставалось понятным… Даже подлость Миравалей была обычной людской подлостью, в желании Сириана заполучить наследника и избавиться от неуместной невестки не было ничего сверхъестественного. Амариллис вспоминала свою жизнь и понимала, что это была ее история — это она родилась и росла балованной дочерью и любимой сестрой, это она плакала от боли после уроков и торжествующе смеялась после первого выступления в школе Нимы, это она была одной из Детей Лимпэнг-Танга и ее появление на сцене заставляло замирать даже королей. Причудливый, яркий узор… Амариллис сама сочиняла его канву, сама подбирала нити, сама вышивала свою жизнь.