Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)

— Не люблю и никогда не любила! Но, ты же должен понимать, что это не имеет никакого значения! Твоя жизнь для вселенной вообще никакого значения не имеет, в отличии от моей! Но, когда меня найдут мои соотечественники, тебя отблагодарят.

— Значит, ты никогда меня не любила?

— Нет. Иди, убей ее.

И тут что‑то со свистом рассекло воздух. Потом раздался какой‑то жуткий звук. Будто что‑то перерубили одним ударом. Потом — звук падающего тела и, чуть позже — еще чего‑то — небольшого, но тяжелого. Потом Даша услышала тяжелые шаги. Потом Антон громко заплакал и все никак не переставал. Лику Даша больше не слышала. Она не сразу поняла, что случилось, а когда поняла, стала ждать, что он вот — вот придет, чтобы убить ее. Но он не шел, а только плакал и плакал.

За Дашей мы отправились втроем, в надежде, что уговорить ее стать нашей дочерью все‑таки удастся. Услышав крики за дверью мы остановились. Он часто их слышит перед тем, как кого‑то забрать. В следующую секунду Он вошел в квартиру. За дверью раздался звук падающего тела. Сколько раз я его слышала.

Я и Оно вошли вслед за Ним. Под ноги нам покатилась голова, и остановилась, стоя на макушке и уставившись на нас зеленоватыми глазами. Вокруг головы облаком рассыпались длинные светлые волосы. Рот открылся в последнем то ли вздохе, то ли крике и тут же закрылся. Взгляд сфокусировался на нас и остановился, теперь уже навсегда. Рука лежащего на полу тела махнула перед собой, как бы защищаясь, потом упала на грудь. Из шеи текла кровь. Много крови. Перед телом на полу сидел парень и плакал, раскачиваясь взад — вперед. Когда мы вошли, он посмотрел на нас, потом отвернулся и зарыдал еще громче.

— Я что, умерла? — девушка стояла и смотрела на свой труп.

— Ой, я совсем забыл. Да, умерла.

— Так быстро. Так неожиданно. И что теперь? Я встречусь с моим народом? Я вернусь на мою планету?

— Вряд ли. Твоя планета существовала только в твоей голове. Ты же видела нас еще при жизни?

— Да.

— С какого возраста?

— С двенадцати лет.

— Ну, вот. А с тех пор твое заболевание только прогрессировало.

— Знаете, я только сейчас это поняла. Пока я была жива, все казалось таким реальным. И Дашу из‑за этого чуть не убили.

— А кто, собственно, должен убить Дашу, — спросила я.

— Он, — показало Оно на плачущего.

— То есть, он сейчас встанет? Время уже поджимает.

— Да, через три минуты должен, — ответил Он.

— Может, пойти, поддержать Дашу, спросило Оно.

— Нет, ответил Он.

— Лучше неожиданно, тогда не так страшно.

— Тебе лучше знать.

Прошло три минуты. Потом пять. Семь. Девять. Парень все так же сидел на полу и плакал, раскачиваясь.

— Все. Она сегодня не умрет. Я могу прийти только вовремя и время уже прошло.

— А когда она умрет? — спросила я.

— Неужели, скоро?

— Пока не знаю, значит — не в ближайшее время. И не сегодня точно.

— Тогда — пойдемте, — резюмировало Оно.

— А, может, Дашу развяжем? — предложила я.

— Мы не имеем права вмешиваться. К тому же, она не умрет, я же сказал.

Мы вышли на лестничную клетку. И тут в мою руку вцепились чьи‑то костлявые пальцы.

— Здравствуй, дочка. А у них сигаретки есть?

— Нет.

— А хлебушек?

— И хлебушка нет.

— А пришла ты не за мной?

— Нет.

— Да, когда же ты соберешься уже?

— Как всегда — вовремя.

— И когда? Когда наступит мое время?

Я и Он одновременно посмотрели на Оно.

— Я не знаю, — ответило Оно.

— Я не вижу настолько далеко.

— А вы разве не знаете заранее, — вступила в разговор Лика.

— Знаем, но незадолго. И все может измениться. Как сегодня, например. Ведь сегодня не ты должна была умереть.

— Надо же, как интересно, — ответила Лика.

— И часто такое случается?

— Нет, очень редко. В основном все смерти предсказуемы.

— Может, и мою предскажешь? — вступил дядя Витя.

— Я устал уже. Устал, понимаете? Уже сбился со счету, сколько живу. Полмира обошел, столько языков выучил, сам себя потерял, а ты все не приходишь!

— Послушай, но для чудовища большой срок жизни — это нормально.

— То, что я — не чудовище! Чудовище! Ну, надо же такое придумать!

— Так ты — не чудовище? — удивилась я.

— Да, и я тоже думал, что не похож — вступил Он.

— А кто же тогда? Люди столько не живут, — задалось вопросом Оно.

— А мы разве не должны идти? — вклинилась Лика.

— Подожди, мне уже самому интересно, — ответил Он.

— Тем более, тебе уже некуда торопиться.

— Слушай, а может, о себе расскажешь? — предложила я.

— Кто ты? Откуда. Когда впервые начал видеть нас и что этому сопутствовало.

— Меня зовут ВиктОр, — начал дядя Витя.

— Может, ВИктор? — вставила Лика.

— Нет — ВиктОр. Мои родители держали кабачок в Провансе. Если кто и был настоящими чудовищами, то это они. Лет в шестнадцать, кажется, я ушел из дома и стал разбойником. Как в той песне: "Сколько я зарезал, сколько перерезал…" Нашей банды все боялись. Кровавый ВиктОр — так меня звали. Однажды мы просто не рассчитали сил. Сам король в наших местах проезжал. Или

— не король. Не помню уже. Только охраны у него оказалось много. Всех моих ребят тогда убили. И меня.

Только, они умерли, а я — нет. Полежал — полежал, приставил голову на место — и приросла ведь, дней через десять, правда. Приходилось тряпкой приматывать, пока не прирастала.

С тех пор я много где побывал и много чего повидал, случалось и убивать, но, чтобы разбойничать — это никогда.

— И что же нам с тобой делать?

— Заберите меня уже!

— Хорошо, пойдем, — Оно протянуло дяде Вите руку.

— А можно я к себе поднимусь? Всегда мечтал умереть в собственной постели.

— Хорошо. Стариков из постели я чаще всего и забираю.

Дядя Витя, гремя лестницей, полез на чердак. Оно поднялось за ним. Вскоре они оба спустились обратно. И мы, наконец, ушли.

Вечером, выгуливая Джульбарса, кинолог Иванов встретил Серафима. В руках у Серафима был большой пакет со сладостями и соленьями.

— Привет. Из магазина?

— Угу, вот, Кристине купил, — Серафим приподнял пакет.

— Набрал, как для беременной. Моя сестра, когда была в первый раз беременна, объедалась конфетами и черемшой заедала… Стоп. Я что‑то пропустил?

— Колян, ты бы особо языком не трепал‑то. Мы пока никому не говорили.

— Ладно.

"Я бы все равно раньше всех узнал," — подумал Николай. Серафим не знал, что скрыть что‑то от кинолога практически невозможно.