Майя Зинченко - Изучающий мрак (Дарвей)

  - Он ручной?.. - вид монаха, невозмутимо треплющего за уши этого господина лесов, произвел на орка больше впечатления, чем вся его предыдущая речь.

  - Нет. Я вижу его впервые в жизни.

  - Тогда как?.. Может, он больной?

  - Мы понимаем друг друга, - сказал Дарвей. - Только и всего. Он знает, что я не причиню ему вреда.

  - Это в ваших лесах волки такие странные, а в наших они ведут себя совсем иначе. И крупнее, к тому же. - Это была ложь, но Грем чувствовал острую необходимость сказать хоть что-то.

  - Иди сюда. Я же вижу, что тебе хочется его погладить.

  - Чушь! - возмутился орк, сделав вид, что не заметил ухмылки промелькнувшей на лице Дарвея.

  - Меня не обманешь. Несмотря на жестокость, принятую в твоем окружении, в тебе нет зла.

  - Нет зла? Значит, по-твоему, я добрый? Это оскорбление! Ты хоть представляешь, скольких я убил?

  - Одно другому не мешает. Знал бы ты, скольких убил я, ты был бы немало удивлен. Причем не в честном поединке, а тогда, когда мои жертвы не могли оказать сопротивления. Я был профессиональным убийцей, но не считаю себя воплощением зла.

  - Ты был убийцей?! - Грем смерил Дарвей недоверчивым взглядом.

  - Думаешь, чтобы им быть надо обязательно стать похожим на гору мышц? Или ты считаешь, что мне не доставало для этого силы духа? - Дарвей отпустил волка.

   Тот, потрусив к роднику, быстро утолил жажду и, сделав несколько прыжков, скрылся в порослях молодой рябины.

  - Чтобы ты не говорил, Грем, какие бы уничижительные взгляды не бросал на меня, я всегда буду знать правду. Потому что смотрю прямо сюда. - Монах подошел к орку вплотную и постучал по его груди. - Я вижу душу, а она не обманет. Душа у тебя чистая, светлая, как все, что несет на себе печать Создателя.

   Грем возвышался над ним на целую голову. Он испытывал массу разных эмоций. Ему хотелось задушить этого человека, разорвать на части, раздавить как жалкое насекомое - ведь он принес ему столько неприятностей. И в тоже время от слов Дарвея веяло таким теплом, что он просто не мог причинить ему зло. Грем сжимал и разжимал кулаки, вглядываясь в понимающие глаза монаха.

  - Ах, если бы я только мог показать тебе то, что вижу сам! Встряска устроенная бакетами мне определенно пошла на пользу. Хоть это и было весьма болезненно... Пойдем со мной, и я открою тебе правду.

  - Какую еще правду? Мне не нужна твоя правда - я считаю людей существами второго сорта.

  - Как ты можешь так считать, если совсем не знаешь нас? - усмехнулся Дарвей. - Возможно, кому-то выгодно держать окроков в неведении? Там, - монах качнул головой в неопределенном направлении, - я многое понял. Бакеты с давних времен искусственно разжигают пламя ненависти.

  - Они говорят с богами, и те благоволят к нам! - не стерпев, выкрикнул орк.

   Грем едва сдержался, чтобы не ударить его. Мысленно он уже представил, как человек со сломанной челюстью падает навзничь, заливая траву кровью. А что, милая картина... В ней, в отличие от их затянувшегося разговора, все было правильно: он стоит над поверженным врагом, а тот молит о пощаде. Но он ее не получит.

  - Возможно, так было раньше. - От спокойного голоса монаха видение развеялось как дым. - Но, - Дарвей, словно не заметив его неприязни, предупреждающе поднял указательный палец, - они пошли неверной дорогой, и теперь ими завладел мрак. От жрецов остались только пустые оболочки. Вашим богом, как бы вы его не называли, стал Хаос. С помощью бакетов он проникнул в наш мир, и теперь стремиться разрушить его. До его воцарения осталось не так уж много времени.

  - Ты противоречишь сам себе, человек. Зачем разрушать то, чем скоро завладеешь?

  - Такова природа Хаоса. Это ни хорошо, ни плохо. - Монах пожал плечами. - Бакеты решают судьбу целого народа, толкают его к краю пропасти. Они взяли на себя исключительное право кого казнить, а кого миловать. Хотя последнего, наверное, и вовсе не случается...

  - Может, ты и вправду обладаешь какими-то особыми силами - не знаю, мне не дано это понять. Но то, что ты сумасшедший - это точно.

  - Дарвей, меня зовут Дарвей... - монах улыбнулся. - Второй я сорт или нет, это еще предстоит выяснить. Габельн нас ждет.

  - Нас?! - воскликнул орк. - Неужели ты полагаешь, что я пойду с тобой в город?

  - А ты предпочитаешь остаться в лесу? Надеешься незаметно добраться до своих? Ты хоть представляешь себе как далеко граница? Мы в самом сердце империи.

  - Проклятый колдун, - буркнул Грем. Больше ему было нечего сказать.

  - Да и примут ли тебя обратно? Ваш народ слишком долго культивировал жестокость, чтобы простить твой проступок.

  - Вот и отлично! Прощение унижает.

  - Такое мог сказать только орк. Грем, мне небезразлична твоя судьба. Чем больше я думаю над этим, тем больше мне кажется, что во всем этом есть скрытый смысл. Мы такие разные и в тоже время являемся частями одного целого. Забавно, правда? Нет, судя по твоему виду, ты не находишь мои слова забавными... Ты не должен погибнуть.

  - Но что я буду делать в Габельне?

  - Познакомишься с моими друзьями. Бедные... Уверен, они волнуются, не зная, что со мной случилось. Хотя, - он задумался, - тебе и, правда, нет никакой нужды идти со мной в город. Подождешь меня здесь. Обещаю, что я вернусь завтра или, в крайнем случае - послезавтра.

  - Откуда мне знать, что ты не приведешь с собой воинов?

  - Нелогично сначала спасать твою жизнь, а потом пытаться забрать ее.

  - А вдруг тебе нужен пленник для допроса?

  - Серьезно? - он иронично приподнял левую бровь. - Из тебя бы получился плохой пленник. Непохоже, что ты много знаешь.

   Дарвей подтянул спадающие штаны и пошел прочь. Дойдя до края поляны, он обернулся, чтобы посмотреть на орка. Грем стоял, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Он казался непоколебимым как скала, но монах знал, что тот растерян и ему больших усилий стоит сохранять невозмутимость. Что ж, у него будет время, чтобы поразмыслить. Дарвей не сомневался, что когда он вернется, то найдет Грема на прежнем месте.

   Мужчина углубился в лес, радуясь солнцу, пробивавшемуся сквозь ветви деревьев, колючкам, царапавшим кожу и острым камням, дающим о себе знать при каждом шаге. Он давно отвык ходить босиком. Но Дарвея эти мелкие неудобства не расстраивали. Наоборот, именно они делали его счастливым, напоминая о том, что он обыкновенный человек.

   До чего же хорошо быть живым! Пусть телесная оболочка и иллюзорна, но мир иллюзий так прекрасен, что заставляет гореть с удвоенной силой даже истинное пламя в нашей груди. Монаху захотелось петь. Он поймал себя на этой безумной мысли и рассмеялся.