Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Красиво, — подытожила Орри, сделав паузу.

— Да, но или память у меня не такая точная, либо переписчик кое-что изменил. Как помню, там не было про Моргэйна: только про довольно безличное дитя. Хотя и ясно было, кто оно.

— Да. Но ты знаешь, кто там встретил их обоих в небольшой крепости Ас-Сагр? Белый шайх Яхья ибн-Юсуф из Братства Чистоты. Морянин-полукровка, за которым в те времена не признавали даже пола. Я ведь говорила тебе и повторяю: не любят тех, кто встаёт между мирами. Они, по-вашему — ни пава, ни ворона. Обыкновенный полуморянин не зачинает, не всякого и всякую может и оплодотворить, — это граница между ним и его соплеменниками. Такая же наполовину морянка неспособна заменить собой убитого мужа. До недавних пор не было таким иных мест, кроме самых опасных. Куда там! До сего времени кличут их ублюдками монахов-ассизцев, впервые благословивших смешанные браки вместе с их плодами. Что оскорбительно вдвойне — братья ведь соблюдают обет целомудрия. Вот поэтому кхафха-морхион искони находили себе пристанище в тех местах Верта, на которые никто не претендовал. На дальнем востоке Сконда, про который распускали слухи, что твои рутенцы заходят туда, как к себе домой.

— Вот как? Я думала, наоборот. Именно оттуда мой народ прыгает в воду.

— Этого не было вначале. Это стало так, когда Братство Чистоты повернуло своё лицо к морянам с их необыкновенными талантами. Проклятые и благословенные — у них от природы получалось пересекать границу между мирами в своём радужном, своём северном мире.

И когда кхафха-морхион обучили тому, что преподают каждому здоровому землянскому скондцу, они смогли перекрыть границу. Собственно, не совсем так: направить копьё в сторону, обратную прежней. Так что война не могла прийти оттуда и сама по себе угасла.

— А почему нечистокровные ба-нэсхин?

— Чистая кровь так явно непохожа ни на одну рутенскую расу.

— То есть Верт, помимо прочего, шпионит за Большой Землёй?

— Умна и догадлива. Через все логические цепи скачешь. Да конечно, понемногу: ты ведь понимаешь, как вы для нас опасны.

— На что мне обидеться: на опасность или на «вы»?

— Да на что хочешь, — чтобы смягчить свои слова, Орри приобняла Галину за шею. — Дело не в том. Ты ведь знаешь, что и у твоих соплеменников бывают муженщины, женомужи и множество иных оттенков?

— Ну, мы не любим признавать такое. По закону просто: можешь в принципе родить — женщина, остальные — мужчины.

— Ха! Вот бы сюда, в Верт, этих ваших законников! А пуще того в Морскую Обитель или Сконд. Но о чём бишь я? В замке Ас-Сагр именно шайх Яхья был учителем отрока Мора. Дед его не знал всего и не видел. Но когда смотрит небо — смотрят и люди. Моргэйн был почти что юным мужем, а шайх — исключением изо всех правил. Однажды они сошлись…

— Орри, довольно.

— Я лишь хочу растолковать тебе насчёт переписчика…

— Довольно, говорю.

Много позже Галина укоряла себя, что поддалась чисто земному фарисейству и полезла со своим уставом в чужой… нет, не монастырь. В чужую твердыню. Взялась с порога осуждать иной образ мыслей.

Но, возможно, некто наверху решил за неё, что не нуждается она в предварениях и предупреждениях друга? И та почти болезненная судорога, что после слова «сошлись» началась в животе и плавно спустилась книзу, была послана как знак?

Потому что Орихалхо прочла выражение глаз рутенки по-своему.

— Я что хотела сказать до того, как увидела твои бумаги, — сказала она. — Малыш Армени… Он крепится изо всех сил, но ему очень плохо. Нельзя до бесконечности прятать от него всё острое. Ты госпожа стихий и душа отряда. Он вовсе не мужеложец — просто юность выбирает из доступного ей. Иди к нему и подари часть моей исконной доли.

Тогда высокая сэния, взысканная вниманием жён куда более значимых, чем сама она, пошла, и подошла к тоскующему тяжко, и сказала утешительные слова. И случилось между ними обоими то, что случилось.

Авантюра одиннадцатая

«Вот как, значит, это бывает по всем правилам, — чуть ошалело думала Галина, простираясь рядом со сладко сопящим Армени на запасном вальтрапе и подтыкая под спину краешек другого. — Странно — мне всё, прости Господи, казалось, что мальчик по старой привычке перепутал два рядом лежащих отверстия. И от вящего усердия мозоли во мне натёр».

Было чуть конфузно лежать вот так на виду всего молодёжного лагеря. Кроме того, её тянуло прижаться к широкой спине, не так давно поросшей мужским грубым волосом, даже уткнуться носом в лопатки, но это было недостойным делом. Сырой бабской маетой, как говаривал один русский и советский писатель.

К тому же прочие парни уголком глаза да наблюдали за ходом религиозной церемонии. Уволочь свою добычу в кусты они ей сразу не дали — боялись, что старшая при случае не совладает с отчаянием своего подшефного и даже, напротив, подтолкнёт юнца к неминуемому. Но всё разыгралось как по нотам: Галина не пыталась начать с ласковых причетов, наоборот, мало не прикрикнула на угрюмца, назвав его полным именем. Армени-бн-Хваухли. (Жуть полнейшая.) Но когда он поднял глаза и всхлипнул, тихо улыбнулась навстречу и матерински обхватила кудлатую голову обеими руками. Дальнейшее случилось как бы само по себе: оба стали на колени, носы и губы сей же час нашли друг друга, алчные пальцы теребили застёжку за застёжкой, узелок за узелком, пока весь фасад не распахнулся настежь, при виде набрякшей по направлению к небесам плоти она смутилась и густо покраснела, как девчонка…

И каким-то странным образом именно оттого всё в конечном счёте срослось. Нет, не было никакого помутнения разума и сердечного трепета. Так просто, так же чисто, как обоим напиться воды: не стаканом, не фонтаном, но из родника.

«Похоже, что мою девственность отверзали не однажды — и всё самыми экзотическими способами, — сказала себе Галина, дотрагиваясь пальцем до припухших, измусоленных губ. — По крайней мере трижды, если не все четыре. И, чёрт, кинжалом было не так больно, как сегодня».

Кажется, она всё-таки задрёмывала — тоже не раз и не два. Сначала, когда малыш впервые как следует управился со своим делом и пал ничком, жарко дыша ей в волосы, — от облегчения. То есть пал он, а испытала блаженную лёгкость она. Арми только приступил к самой тяжкой части своих обязанностей. Должно быть, именно тогда и перетащил её поближе к зарослям на куске доброго сукна. В полусне Галине мнилось кое-что уж совсем ни в какие ворота не лезущее: будто у любовника выросло три головы с тремя шершавыми языками, и теперь он ублажал свою даму втройне.