Во имя твое - Дмитрий Панасенко

в доме убиралась и едово готовила и по хозяйству бы помогала, да и поговорить было бы с кем. Только вот невезучий он. Когда еще молодой совсем был, брал его тятька в город на ярмарку. А там ему магутка гадать взялась. По руке. Наговорила всяко разного, приятственного и деньгу с него вдруг потребовала. А откуда у него монеты? Тогда магутка рассердилась, глаза свои черные, страшные выпучила и проклятье ему в лицо выкрикнув убежала. Запомнил он то проклятье. На всю жизнь почитай запомнил. «Чтоб тебе всю жизнь разорвало. Вот оно и разорвало. Не смотрят на него бабы. А ежели смотрят то кривятся будто в навоз наступили. И чего справгшивается? Он ведь не пальцем деланный. Хозяйство свое есть, свинок держит, старается. Вон, даже вдовица Кирихе, что говорят за монетку с легионерами кровать делит, нос от него воротит. А чего воротит непонятно. Она ведь тоже одна живет. Без мужика. А он без бабаы. Все одно к одному получается. Чай не девка молодая, ломатся. Он вон ей даже зимой аж пол тушки принес мясца-то. А она не приняла пдарка. Глупая баба. А так бы жили вместе и всего делов. Хозяйства бы объединили. Он бы новый дом построил. Он ведь и плотничать умеет. Покосившись в сторону слегка кривобокой, отчаянно нуждающейся в починки избы Пучка вздохнул. Ну точно дурная баба. И проклятье, чтоб его. Он было дело даже в город ездил, к колдуну обращался, чтоб тот проклятье снял. Сезон денюжку копил. Колдун монеты-то взял, потом долго на него смотрел, крутил пальцами. А потом сказал, что пить ему надо бросить, мыться да бриться почаще, одежу новую купить, да за хозяйством ухаживать. Чтоб оно справным было. Вот тогда, мол баба в доме и появится. Тфу. Шарлатан, а не колдун. Он что пальцем деланный чтобы новую одежу покупать. Да и чего ему с этого бритья. А хозяйство у него и так справное. Вон свинки то какие жирные.

— Бесово семя. — Буркнул Пучка и отбросив ведро потянулся к бурдюку. Брага была кислой и отдавала гнилью. В голове приятно зашумело. Мрачек усмехнулся. Вот так. Вот так-то оно уже лучше. И солнышко ласковее светит, и в груди тепло. А бабы. Да и бесы бы с ними. Ну заведет он бабу себе и чего? Будит она ныть да пилить его словно он лесина какая. То не так, это не так. То сделай да это. Крышу поправь, дом проконопать, дрова наколи, очаг почисть, ножи наточи, тюфяк свежим сеном набей, одежу новую ей купи, на ярмарку свози, отхожее место во дворе выкопай. С города опять же ей подарки возить надобно будет. Гребешки да бусы. А на кой эти гребешки да бусы стеклянные? Или платья нарядные, да ленты шелковые в волосы? Баловство одно. Нет. Не нужна ему баба. Вон у него свинки какие ладные. Умные ведь животинки. Покончив с содержимым бурдюка, Пучка нетвердой походкой отправился к дому, взошел по перекособоченным, почти скрывшимся под слоем грязи, скрипучим доскам крыльца и толкнув рассохшуюся, криво висящую на растянутых кожаных петлях дверь шагнул в дом. В ноздри ударил запах прокисшего пота, застарелой мочи и гнилого сена.

— И в правду тюфяк что ли подновить? — Задумчиво буркнул себе под нос Мрачек. И грузно протопав по отчаянно скрежещущему прогнившими досками полу, со стоном сел на кровать. Нет. Устал он что-то. Поспать надобно. Он что пальцем деланный чтоб уставшим тюфяк набивать? Себя уважать тоже надо. Закряхтев, Пучка повалился на бок и с недоумением уставился на зажатое в руках острое трехгранное шило. А это еще откуда? С чего он это шило достал? Кожушок подшить? Да зачем его подшивать? Лето ведь. Как зима наступит так и займется. И почему на нем кровь. Задумчиво пожевав губами, пьяница уронив инструмент на пол лег на спину и прикрыл глаза. Завтра дождь будет. Надо бы бочку открыть. Потом. А сейчас поспать надо. А потом разберется. Улыбнувшись Мрачек подсунул под голову руки и облизнув губы сладко засопел. — Во имя твое. — Прошептал он еле слышно.

За стеной о доски загона визжали и бились окровавленными мордами лишенные глаз свиньи. Но Мрачека это совершенно не волновало.

* * *

— А может в дом зайдете? Чего на улице-то стоять, вон как холодно. — Стоящая на пороге дома пухлая, крепкая словно дубовый бочонок, Ната Труше понадежней перекрывая проход в избу своим пухлым телом уперла руки в налитые бока и неодобрительно глянув на стоящую за спиной священника великаншу презрительно поджала губы. — А спасительнице нашей, что от бандитов нас избавила я рубаху подарю. Хорошая рубаха, муж в ней ходил, пока совсем не изорвалася. Думаю, ей в самый раз придется, срам-то свой прикрыть.

— Обойдусь. — Фыркнула подтягивающая обрывок одеяла великанша. — Мне твоя рванина ни к чему.

— Какая рванина? Чего сразу рванина? Святой отец да что же такое деется-то? Честного человека, доброе дело деющего, всякая бродяжка безродная обижает, а вы стоите будто столб! — Лицо женщины потемнело от прилившей к нему крови. — Да что же это такое…

— Расскажи нам про рогатого человека, Ната. — Перебил разгневанную селянку священник. — В голосе пастора не слышалось ничего кроме предельной усталости.

— Какого рогатого? Изумленно захлопав пустыми будто у рыбы глазами Труше заколыхав телесами, шагнул с крыльца и плотно затворила за собой дверь. — Не знаю я никакого рогатого. А ежели вы святой отец пообедать с нами брезгуете, то извините тогдась… некогда мне с вами языком чесать. Мне еще детишек кормить надо, да и мужики скоро вернутся. — Почесав покрытое длинными царапинами предплечье женщина исподлобья зыркнула на незваных гостей.

— Врет. — Широко зевнула великанша и принялась ожесточенно скрести макушку. — Боится она. Вот и врет.

Пухлое, благообразное лицо Наты налилось дурной кровью.

— Да как ты смеешь, голь перекатная! Под благородного легла и думаешь тебе все можно? Шлюха! Да я сейчас мужа кликну от тебе язык-то вправит…

— Ипполит. — С интересом рассмотрев зажатую между ногтями вяло шевелящую лапками добычу северянка чуть заметно поморщившись брезгливым движением отправила ее в сторону покрасневшей как свекла Наты и развернулась к священнику. — Она совсем глупая, да? Можно я ее ударю? Я легонько. Глядишь и врать перестанет.

— Pax! — Вскинув ладонь в отвращающем жесте ксендз тяжело вздохнул и достав из рукава рясы потертые деревянные четки громко щелкнул костяшками. — Я тебе уже говорил, Сив. Никакого насилия. Раба Создателя Ната, уже сожалеет о своих словах и готова рассказать нам всю правду, ведь так, дитя? Или ты