Гарри Тертлдав - Мост над бездной

— Тебе не избежать мести, — повторила она.

— Нет! — Ршава вытянул раненую руку, то ли желая удержать женщину на расстоянии, то ли по другой причине, которую он не желал признать даже для себя, пока этот момент не настал — или миновал… — Нет! Проклинаю тебя, нет! — крикнул он со страхом и яростью.

Глаза Ингегерд закатились. Нож выпал из обессилевших пальцев. Гнев на ее лице сменился пугающим равнодушием. Она пошатнулась… и упала. Ршава уже видел немало смертей, и теперь знал: она мертва.

— Нет! — завопил он, пытаясь изгнать не только этот момент, но и все, что привело к нему. Но где было начало всему? Когда он изнасиловал Ингегерд? Когда они вместе бежали из Скопенцаны? Когда он призвал проклятия на собственную голову, если крестьяне-беженцы причинят вред городу? Когда хаморы затопили Видесс? Когда Гимерий поручил ему заботу об Ингегерд? Когда Малеин и Стилиан начали войну?

Женщина, которая была ему дорога — и которую он, как полагал, любил, — лежала у его ног не только мертвая, но еще и изнасилованная. А почему она умерла? Разумеется, потому, что он ее проклял. А как он мог ее проклясть — и не только ее, а кого угодно? Только призвав на помощь силу темного бога. И никак иначе.

«Скотос услышал меня, — подумал Ршава. — Да, Скотос услышал меня и показал, что услышал. Может быть, Фос тоже слышал меня, но никогда не давал об этом знать. Тогда кто же из них более сильный бог?»

Да, в самом деле — кто же?

Глава 7

От фермы Ршава ехал в одиночестве. Снег не прекращался, хотя и сыпал уже не так густо. Но Ршаве было плевать на снег. Даже если бы метель усилилась, прелат все равно покинул бы крестьянскую хижину. Он все еще надеялся оставить там свои грехи и ошибки.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, насколько тщетной была эта надежда. Тело Ингегерд лежало в орошенном доме. У Ршавы не хватило духу прикоснуться к женщине вновь — даже вытащить наружу и присыпать снегом. Но воспоминания о том, что он с ней сделал — и о насилии, и о проклятии, — до сих пор пылали его мозгу. Как бы страстно он этого ни желал, он не мог сбежать от своих грехов. Куда бы он ни ехал, они останутся с ним.

«Она сама во всем виновата, — решил он. — Если бы она уступила, как ей и положено, ничего этого не произошло бы».

Прелат знал, что пытается успокоить совесть. Это знание не мешало ему гневаться на Ингегерд и на себя. Вскоре оно не помешало ему гневаться на нее вместо себя.

Когда это до него дошло, он очертил напротив сердца знак солнца.

— Фос! — воскликнул Ршава. — Не дай мне вести себя так!

Но молитва показалась ему слабой, бесполезной и пустой. Такими в последнее время казались все его молитвы владыке благому и премудрому. Что сделал Фос в ответ на его все более отчаянные воззвания? Что-нибудь? Хоть что-то? Насколько Ршава мог судить, ничего.

И что это означало? Он вновь и вновь спрашивал себя и шарахался от приходящих на ум ответов. Теперь же, трясясь на юг по заснеженной равнине в седле хаморской лошадки, он впервые по-настоящему задумался над ними.

Мир, где он живет, — поле битвы между Фосом и Скотосом, между светом и тьмой, между добром и злом. Этому Ршаву научили с детства, в это он верил и сейчас. От границы с Макураном до границ Халоги не нашлось бы видессианина, который не согласился бы с ним.

Видессиане поклонялись Фосу. Они молились благому богу. Все они верили, что в конце концов Фос восторжествует, что он заключит Скотоса в вечный лед и в мире воцарится добро. И Ршава верил в это с детских лет — но верил бездумно. Так школьник не подвергает сомнению то, что ему рассказывают на уроке.

Теперь, вместо того чтобы просто верить, он задумался. Каковы доказательства?

— Священные писания Фоса, — произнес он вслух, как будто кто-либо (возможно, его лошадь) это отрицал.

И все было прекрасно… пока Ршава не начал сравнивать священные писания с тем, что видел вокруг себя. Грех расцвел пышно, как никогда. Империю Видесс пожирала гражданская война. На ее территорию ворвались хаморы. Они бродили по ней где хотели и делали все, что хотели. Магия и молитвы оказались бессильны их остановить.

— И Фос оказался глух к моим молитвам. Ни одной из них он не услышал, — поведал Ршава лошади. — А может быть, и услышал, но у него не нашлось сил ответить. И все же я могу проклинать, и когда я это делаю, проклятие срабатывает.

Он вспомнил лежащее на снегу тело Токсара. Вспомнил, как тряслась под ногами земля и рушились стены Скопенцаны. Вспомнил, как валились с лошадей кочевники и как другие замертво падали в лесу. И вспомнил, как упала на пол фермерского домика Ингегерд, женщина, которую он… любил? И которой дал идеальный повод его ненавидеть. Ингегерд, которая изо всех сил старалась его убить.

Нет, даже в седле он не сможет уехать от того, что натворил. Он везет это с собой — куда угодно и навсегда. Воспоминания никогда не уйдут. А что они значат для него, для империи и всего мира… он все еще размышляет над этим. Он подозревал, что будет размышлять еще долго, если в этом обезумевшем мире у него окажется время на долгие размышления.

Тем временем он ехал на юго-запад. До тех пор пока Ршава находился на открытой местности, он почти не испытывал страха. К лучшему или к худшему — к лучшему и к худшему, — но проклятия защитят его от варваров, если он заметит их раньше, чем они подберутся на расстояние выстрела из лука. Он начинал тревожиться, лишь когда приходилось ехать через лес. Из засады на него могли напасть быстрее, чем он заметит нападающих.

Но все такие места он миновал благополучно. Постепенно Ршава пришел к выводу, что хаморов в лесу можно не опасаться. Ведь они степняки, и лес для них место странное, тесное и опасное. Однако другой вывод, сделанный позднее, заставил его вновь насторожиться. Хаморы могут и не рыскать по лесам, зато там могут скрываться бандиты-видессиане, которых не напугаешь высокими деревьями и мрачными тенями.

На ночь прелат остановился с подветренной стороны каменной ограды — лучшего укрытия он отыскать не сумел. Если он не станет разводить огонь, то может привлечь волков, а если станет, его могут заметить бандиты. Решив, что люди опаснее, Ршава предпочел темноту. И лишь после полуночи ему пришло в голову, что он словно оказался во владениях Скотоса.

Он поужинал копченым мясом и мукой грубого помола, смочив ее водой из растопленного во рту снега. А ведь это Ингегерд догадалась пошарить в седельных сумках хаморских лошадок. Она многому его научила — и многому из этого он предпочел бы не учиться.

— Дело сделано, — сказал он и вздрогнул от звука собственного голоса. Если не считать споров с собой, Ршава мало говорил с того момента, когда отъехал от фермы, где все еще лежала Ингегерд. Но все же он повторил: — Дело сделано, — и добавил: — Его нельзя изменить. Теперь уже ничего нельзя изменить. И с этого места я буду жить дальше.