Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола

Нынче, с приходом молодого варяжского князя Синеуса, град Бел-озеро преображался. Строились новые склады для товара, настилались бревенчатые мостовые, укреплялся крепостной вал. Был подновлён и достроен бывший посадский терем, превратившись в княжеский. К нему прирубили на высоком каменном подклетье великую гридницу, чтоб собирать тут лепших дружинников, волхвов, купцов да бояр на совет княжеский, и поставили домы для доброй варяжской охраны. Понастроили много новых причалов, потому как каждая купеческая ладья несёт пополнение в городскую казну.

Вот ещё один из многочисленных гостей — юркий нурманский шнеккар — одолел долгий и трудный путь из своей далёкой Скандинавии и причалил к пристани Бел-озера.

— Мне нравится ваш град, тут хороший торг. Хочу привезти сразу несколько больших кнорров своих товаров, — говорил старый нурманский купец с седеющей бородой толмачу из местных, — только мне нужно найти хороший склад. — И он выразительно подбросил в руке монету.

— Это не трудно, я знаю несколько сухих и не старых помещений, — отвечал толмач.

Старый викинг придирчиво осмотрел все предложенные сараи, наконец выбрал два из них. В тот же вечер ударили по рукам, и на следующий день товар с нурманской лодьи перекочевал в склады.

— Мы завтра уходим, я тороплюсь, чтобы скорее привезти побольше товара, — довольно улыбаясь, говорил старый купец, прощаясь с толмачом.

На шнеккаре стали готовиться к отплытию. В это время к причалу подошла одна из местных плоскодонок, в которой сидели шестеро нурманских гребцов и три раба. Под окрики старшего рабы стали выгружать товары и носить их на торжище, несколько прохожих столпились вокруг, разглядывая и прицениваясь к новому товару. Один из гребцов старого купца, держа в руках запечатанный кувшин, сошёл со шнеккара на берег и пошёл в сторону торжища. Там он остановился около только что прибывших земляков, поговорил с ними и, передав кувшин, быстро проследовал в сторону складов.

Вскоре в ту же сторону прошёл и старый купец в добротной одежде с опушкой из соболя. Открыв тяжёлый замок одного из складов, он скрылся внутри. А ещё через короткое время из склада вышел старый согбенный рыбак в ветхой, пропахшей рыбой одежде и надвинутой на глаза засаленной войлочной шапке. Нетвёрдой походкой он поплёлся к торжищу, неся с собой смесь из запахов тины, рыбьего жира и сырой рыбы. Он чуть замедлил шаг возле шестёрки крепких нурманов, что сегодня пришли на плоскодонке и готовились к торгу, покрикивая на нерасторопных рабов и с удовольствием отпивая по очереди из кувшина. Проходя за спиной раба, несшего тяжёлый куль, «рыбак» лишь мимолётно коснулся его краем своего истрёпанного старого плаща из рыбьей кожи и пошёл дальше. Раб издал какой-то непонятный звук, зашатался, уронил куль на добротно одетого местного купца, что приценивался к товару, а потом с удивлённым ликом стал оседать на землю, ухватившись за одежду купца.

— Что ты делаешь с моим рабом, не трогай его, отпусти! — завопил один из нурман на своём языке.

— Да не трогаю я твоего раба, на что он мне? — ответил по-словенски купец, немного понимавший нурманскую речь. Нурманы крикнули двум другим рабам, и те быстро подхватили упавшего собрата.

— Да ты убил его! — вскричал старший из викингов. Взъярившись, он схватил за грудки местного купца и тряхнул так, что у того слетела шапка. Купец тоже разгневался и с силой оттолкнул от себя викинга, тот, споткнувшись, рухнул на груду сложенного товара. Вокруг закричали, кто-то кликнул стражу. Викинги схватились за мечи, крича и сверкая очами. Ещё один из них, не успев выхватить клинок, упал от удара в скулу крепкого словена или вепса. Подоспела городская стража и стала разнимать дерущихся белозерцев и нурман. В это время шнеккар старого купца уже отошёл от пристани, видимо, отплывавшие нисколько не интересовались драчкой на торжище между их земляками и местными.

Ближе к полудню на свежесрубленное, ещё пахнущее сосновым духом резное крыльцо терема легко вбежал начальник городской стражи и, справившись у охоронца, где князь, пошёл в указанную им светлицу.

— Княже, на торжище нурманские купцы повздорили с местными, вроде кто-то раба ихнего убил. Ну, нурманы, знамо дело, за мечи сразу схватились, городская охрана их развела. Да викинги, они же пузырятся, что твоя медовуха, княжеского суда требуют, ярятся! — доложил начальник городской стражи.

— Много ли тех нурманов? — спросил Синеус.

— Да нет, княже, человек шесть, не считая рабов.

Десяток дружинников сопровождали князя к торжищу. По новой деревянной мостовой дробно застучали конские копыта. Когда уже подъезжали к торжищу, из-за угла какого-то склада выкатился воз с нерасторопным возницей, который вконец растерялся, увидев всадников. Он попытался придержать лошадь, но как-то неуклюже, и гружёный воз выкатился на самую середину мощёной брёвнами улицы, преградив проезд князю и его воинам. Рассерженный десятник заорал на непутёвого возницу и замахнулся на него плетью, конники стали объезжать неожиданную преграду. И в этот самый миг князь охнул и запрокинулся назад: стрела с характерным звуком вонзилась ему прямо в ямку под кадыком на открытой шее.

Ольг шёл к Рарогу с самой дурной вестью.

— Княже, — молвил, входя в гридницу, воевода, — в Бел-озере беда стряслась!

— Что-то со Синеусом? — поднимаясь навстречу, тревожно спросил Рарог, которому уже два дня было весьма беспокойно на душе.

— Погиб твой младший брат, княже, — с трудом выговорил кельт.

Князь сжал зубы так, что побелели скулы.

— Как случилось? — глухо выдавил он.

— В Бел-озере произошла стычка с нурманами, вроде бы кто-то из наших убил их раба, нурманы потребовали княжеского суда. И когда князь с малой дружиной направился к торжищу, его поразили стрелой. Завязалась схватка, нурманов, конечно, побили, но рана Синеуса оказалась смертельной, — сиплым голосом молвил Ольг.

— Как мыслишь, сие случайность или…? — князь вперил в него свои синие, подёрнувшиеся пеленой от внутренней боли очи.

— Обо всём разузнаю, обещаю тебе, Рарог!

— Как же так, брат Ольг? Ведь совсем недавно Трувора не стало, от хвори неведомой помер, а теперь и Синеус, самый младший… Как матери о том сообщить, рука не поднимется написать ей такую весть… Всё сердился на меня, что в Вагрии его в охрану ставил, берёг, младший ведь… — Рарог сел за дубовый стол и обхватил голову руками, покачиваясь из стороны в сторону. Пред ним вставали картины детства и юности: снова несут его сильные руки воинов средь огня и треска разбиваемого камнемётными машинами Гам-града; снова он стоит испуганный на стене родного града Рарога и со страхом глядит на многие костры большого воинства Людовика; а вот он в кольчуге под алым стягом с белым соколом перед началом похода на нурманов; или в лодьях, причаливающих к Ладоге. И всюду рядом были его младшие братья: басовитый основательный Трувор и тонкий задумчивый Синеус. Князь тяжело выдохнул: — Всё, теперь я один остался, как дед Гостомысл, у которого было четверо сыновей, и все голову сложили раньше…