Дом Одиссея - Клэр Норт
Глава 31
И вот закат солнца на Итаке.
Время пришло.
Даже я слегка волнуюсь, почти трепещу при мысли о том, как будут развиваться события нынче ночью.
Сегодня во дворце не устраивают пира, никто не собирает гостей за одним столом, но женихов, стражу, солдат, царей и служанок все-таки нужно кормить, а потому на кухне дым, пар, шум, шум, шум, суета, суета, суета!
Лефтерий, командир спартанцев, подпирает стену. Он не оберегает от внешней угрозы, скорее ищет угрозу внутри, как истинный тюремщик, хранитель цепей.
Никострат меряет шагами храм Афины, и даже святость места не заставляет его приглушить ругательства.
Орест лежит, погруженный в сон, в своих покоях, Электра сидит рядом с ним. Клейтос молится. Пилад с Ясоном еще не покидали своей комнаты. Это признано неразумным – спартанцы, поставленные охранять их, ясно дали это понять. Похоже, все нынче нуждаются в защите, такие уж времена.
Менелай, Елена, Пенелопа и Лаэрт ужинают вместе в пиршественном зале. Здесь намного тише теперь, когда женихам подпортили все веселье. Бард поет о Ясоне и аргонавтах, о золотом руне и прекрасной, обиженной Медее. Песню заказал Менелай в знак уважения к Лаэрту. В глазах Лаэрта отражаются отблески огня, когда он кивает в ответ. Он знает, что поэт не споет правды, но ему плевать. Ведь ложь поэтов сослужила отличную службу и ему, и его дому, и будь он хоть капельку глупее, чем есть на самом деле, без сомнения, давно бы научился сам верить в то, что это правда.
– Так вот, Гекуба, знаете, Гекуба считала, что, после того как родишь достаточно мальчиков, каждой матери нужно непременно родить девочку, чтобы собрать весь набор, то есть каждая женщина вроде как неполная, пока у нее нет женского…
Елена болтает без умолку, пьет вино из своего золотого кубка, и никто ее не замечает.
– Как идет твое… расследование, моя дорогая? – интересуется Менелай с набитым ртом, полным непрожеванного мяса. – Ты уже можешь сказать, кто виноват?
– Я почти добралась до разгадки, брат, – отвечает Пенелопа, ковыряясь в своей тарелке. – Я уверена, что правосудие восторжествует, ко всеобщему удовлетворению.
– Твой мудрый свекор отметил, что у тебя могут возникнуть проблемы, если ты обвинишь не того человека, – замечает Менелай, зажав горсть хрящей между ломтями хлеба. – Я просто хочу, чтобы ты знала, что если кто-нибудь осмелится не согласиться с твоим обвинением, возразить тебе, у тебя всегда есть я. Я тебя прикрою.
– Ты так добр, брат, и всегда так внимателен к женским нуждам.
Менелай усмехается и снова чувствует себя молодым, словно перерожденным; он полон сил и задора, его пыла хватит на всю ночь, да, во имя Ареса, да, поразить презренного врага – вот оно, вот доказательство, что он еще может; в итоге она будет трепетать под ним, как бабочка, оттого что ее покорил такой мужчина, когда он с ней закончит, вот увидите.
– Кстати, – объявляет он, и, о боги, как он ждал этого момента, чтоб его, это так потрясающе, что он лишь чудом не схватил ее прямо в сей момент, чтобы показать, что к чему, – мои люди отправились на охоту сегодня утром, чтобы внести свой вклад, конечно, ты понимаешь, чтобы хоть немного облегчить для тебя невыносимое бремя нашего пребывания. Так вот, они обнаружили лодку в маленькой бухте неподалеку от дворца – похоже, брошенное рыбацкое суденышко, а может, служит контрабандистам. Отличная посудина, жаль было бы, если бы пропала – мои ребята затащили ее повыше, чтобы в море не унесло, и поставили караул, на случай если хозяин вернется. Вы здесь, на отшибе, такие доверчивые – бросаете ценные вещи где попало.
– Ты удивительно заботлив, – журчит Пенелопа. – Уверена, владелец лодки будет тебе очень благодарен.
– Мы просто стараемся помочь, чем можем.
– Конечно, брат. Конечно.
Менелай пристально смотрит на Пенелопу, но на лбу у нее ни капли пота, руки не дрожат, и вообще нет никаких признаков волнения, отчего он хочет ее сейчас еще сильнее, чем прежде.
Забавно, к слову, о лодках…
– Пожар, пожар!
Мальчишка, которого прислали сюда из доков, – будущий спартанский воин. Его избивали, пинали ногами, резали, проклинали, травили собаками, бросали умирать с голоду на склоне горы, и, пережив все это, он знает, что, лишь вытерпев боль и страдания, мужчина становится мужчиной. Покориться бедствию – трусость и слабость, и потому бежит он, босоногий, с ожогами на спине и пеплом в горле, к дворцовым воротам, запертым изнутри, и кричит:
– Пожар, пожар!
Лефтерий отрывается от изучения внутренностей дворца на время, достаточное, чтобы оценить, что творится снаружи, и тут действительно видит свирепствующее всепоглощающее пламя. Внизу, в доках, два спартанских корабля, пришвартованных в гавани, уже полностью объяты огнем, а третий лишь начинает гореть. На причалах люди суетятся, бегают, набирают воду в горшки, чтобы потушить пламя, но для первых двух кораблей уже слишком поздно, и все усилия направляются на то, чтобы как следует намочить третье, еще только тлеющее, судно, прежде чем оно вспыхнет. Пламя пятнает стены города красным, лижет скалы бухты, заставляет море сверкать алым зеркалом, но легкий ветерок уносит искры в воду, подальше от земли. Я раздумываю, не добавить ли своего мягкого дыхания к его дуновению, чтобы надежнее защитить бухту, но нет. Зачем привлекать излишнее внимание, если все и так идет хорошо?
Лефтерий – ветеран Трои. Он помнит, как троянцы сожгли греческие корабли, и ту кровавую ночь, что едва не сломила армию Агамемнона, заставив взрослых мужчин рыдать над ранами моря. Именно поэтому его следующее решение может показаться слишком поспешным, ведь с воспоминаниями о пламени за спиной и дыме, застилающем взгляд, он поворачивается к своим людям и командует:
– Открыть ворота, вы, олухи! Вперед, к кораблям!
Те повинуются, хоть приказ и отдан до того, как новость достигает пиршественного зала, где собрались царственные особы: пожар, пожар!
Тут же вскакивает Лаэрт, требуя ответа: где, где, что горит?
Все это здорово и очень впечатляюще, этакая царственная тревога в голосе старика, и она звучит достаточно громко и отчетливо, чтобы Менелай не сразу зашевелился. Пожары случаются, а он далеко от дома и уверен, что его-то это особо не коснется.
Корабли – следует ответ! В гавани пылают корабли!
Тут Менелай вскакивает, словно животное, которое внезапно понимает, что жуки, впившиеся в его шкуру, заживо пьют из него кровь.
– Собрать людей! Охранять покои Ореста. Вы! – он тычет пальцем в двух своих стражей. – Следите за царицей!
– Я отправлюсь с тобой в доки, – заявляет Лаэрт.
– Мне не нужен какой-то старый хрыч! – ревет Менелай и тут же, спохватившись, пытается проглотить слова, которые только что швырнул в лицо отцу Одиссея, бормочет что-то вроде извинения. Лаэрт с улыбкой отмахивается, он слыхал и похуже, но, если кто-то считает, что пара ругательств помешает ему пойти с Менелаем, его ждет большой сюрприз.
– Я тоже должна пойти, – заявляет Пенелопа, поднимаясь со своего кресла. – Позаботиться о людях моего мужа.
– Нет! – отрезает Менелай. – Твой отец присмотрит за Итакой. А ты останешься в безопасности, во дворце.
Она медленно опускается назад в кресло, коротко кивнув. Елена наклоняется к ней, ободряюще пожимая руку.
– Я уверена: с ними все будет в порядке, – шепчет она. – Мой муж такой храбрый.
Пенелопа не отвечает, глядя, как Менелай с Лаэртом вылетают из зала.
Хаос и спешка, спешка и хаос!
Спартанцы бегут из дворца к гавани – быстрее, тащите еще ведер, используйте все, что найдете, да, шлем сгодится! – чтобы залить водой полыхающие суда.
Но это не значит, что все спартанцы покинули дворец. Остались женщины, а еще Лефтерий достаточно осторожен, чтобы обеспечить защиту дворца, оставив около тридцати полностью вооруженных мужчин, на случай, по его словам, если пламя ужасным и неожиданным образом перекинется на стены дворца.
Менелай врывается на берег, чтобы руководить всеми действиями, и Лаэрт рядом с ним. Старый царь отлично проводит время, ведь
