(не) Обручённые (СИ) - Анна Снегова
Я впервые настолько отчётливо представила, как будет проходить день Бастиана. Как у зверя в зверинце — в клетке на обозрении у скучающего стражника.
А он всё спит, мой Бастиан.
Раньше проснулся бы первый. Его сон всегда был намного более чутким, чем мой. Здесь, в темноте и беспросветности одинаковых дней как будто все его чувства привыкли улавливать мельчайшие нюансы изменений в окружающем пространстве. Ловить такие ноты и шорохи, которые неподвластны нормальному человеческому уху.
А вот сегодня он глубоко и мирно спит.
Свеча догорела ночью. Нас окружает непроницаемая чернильная тьма.
Спокойный звук его дыхания. Мерные колебания грудной клетки, к которой я прижимаюсь щекой. Спала у него на плече. На обнажённой коже моего бедра под ночной сорочкой увесисто и расслабленно покоится мужская ладонь. Но стоит мне шевельнуться — пальцы сжимаются на нежной коже, неосознанно пытаются никуда не пускать. Я замираю, и его пальцы расслабляются снова. Пускай спит.
Мне так хочется верить, что минувшая ночь подарила ему хоть немного покоя.
Что моё доверие вернуло мир его душе, и он наконец-то, пусть на чуть-чуть, поверил, что я — с ним. Теперь и правда навсегда. Знаю точно, полностью в это он не поверит никогда, даже если поклянусь.
Совсем скоро чужие шаги ворвутся в его сон.
Мне пора уже уходить, но я малодушно тяну время.
Кажется преступным оставлять его здесь одного. Сегодня мне это физически больно.
— Бас… — целую нежно, куда дотягиваюсь. Шершавый подбородок. Щёку. Ресницы. Ему щекотно, он недовольно ворчит.
— М-м-м…
— Ну Бас!.. Мне надо тебе кое-что сказать. Это важно. Послушай!
Сонное дыхание останавливается. Длинный выдох. А потом…
Резкий бросок.
Меня всей тяжестью придавливают к койке. Так, что несчастный топчан, не рассчитанный на такие нагрузки, реагирует жалобным скрипом. Мамочки… я чувствую всем телом голодную мужскую страсть. Мы запутались в тонком шерстяном одеяле так, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
А потом меня в кромешной тьме находят жадные губы. И руки начинают бесцеремонно устанавливать свою власть над каждым дюймом моей кожи, куда только могут дотянуться — хаотично, лихорадочно, как будто он боится потерять даже единственный миг драгоценного времени до того, как я снова уйду.
— Бастиан… я хочу сказать тебе… кое-что на самом деле важное! — почти простонала я, когда удалось наконец-то набрать хоть немного воздуху в грудь. Он не остановился и вряд ли даже слышал, что я говорю. Но мне хотелось это сказать.
— Я наконец-то решилась. Я сегодня пойду к брату и попрошу его.
Замираю, подставляя шею губам… жду очередного поцелуя, до мурашек острого и жгучего… но его не последовало.
Бастиан отстранился.
Исчезло ощущение тяжести на теле.
Кажется, он сел на краю постели. Молчит, ничего не ответчает. Меня вдруг испугала эта тишина.
— Бас… хоть что-нибудь мне скажи?
Но он по-прежнему молчит. Только звук дыхания… оно тяжёлое, рваное, хриплое. Оно меня пугает.
Кое-как выпутавшись из одеяла, сползаю с койки, едва не свалившись, потому что одна щиколотка всё же застряла. Наощупь нахожу стол, больно бьюсь мизинцем о ножку. Где-то здесь… возле свечи… должно быть огниво…
Искра. Искра. Искра.
Зажечь огарок получается далеко не сразу. Наверное, потому, что у меня руки дрожат. Я чувствую, что-то не так. Почему он молчит? Я когда-то уже говорила, что хотела бы просить за него брата. И реакция тогда была совсем другая. Что изменилось?
Слабая вспышка свечного пламени обрисовывает черты его лица. Половина — на свету. Другая половина — в глубокой, непроницаемой тени. Его лицо сковано, неподвижно, будто маска. Но самое страшное, чего я больше всего боялась — этого нет.
Нет чернильной тьмы, заливающей зрачки. Такой, которую я видела уже несколько раз, и теперь не смогу забыть, наверное, никогда.
Выдыхаю медленно.
Всё хорошо. Всё хорошо. Он не одержим.
Осторожно присаживаюсь рядом.
— Снова болит голова?
Он сидит на краю постели, тяжело опустив локти на колени и сцепив пальцы в замок до побелевших костяшек. Поднимает на меня глаза мучительно медленно, почти не шевелясь. И я понимаю — да. Болит. Господи, надо его поскорее вытащить как-то на свежий воздух! Чтобы его болезненно-бледной кожи снова коснулись лучи солнца. Иначе как бы сильно я ни любила, сколько бы ночей ни обнимала, как бы жарко ни целовала, он погибнет здесь рано или поздно.
— Ты. Не должна. Никуда ходить, — через стиснутые зубы цедит Бастиан. И я вздрагиваю.
— Что ты такое говоришь? Почему?..
Он закрывает глаза на мгновение. Сильнее сжимает переплетённые в замок пальцы. Мне кажется, я слышу скрип зубов.
— Потому что… если ты скажешь ему, что была здесь… он запретит тебе приходить. Возможно, переведёт меня ещё куда-нибудь… Метров на десять глубже… или сразу в гроб… чтоб мы никогда больше не увиделись.
Я вскакиваю.
— Мой брат, конечно, не подарок! И я ему никогда не прощу, что он был так жесток с тобой. Но не зверь же он, в конце концов! Надо попытаться! Я уверена, есть шанс, что он прислушается ко мне, если скажу… как сильно я тебя люблю.
Бастиан дёргается, как будто от удара.
Сжимает голову руками.
— Мэг… нет. Если есть хотя бы тысячный шанс того, что нас разлучат… я не променяю ночи здесь, с тобой, даже на девятьсот девяносто девять шансов получить свободу.
Он почти рычит, выталкивая из себя это признание.
Оно бьёт мне прямо в сердце.
Ноги мёрзнут на ледяном каменном полу, и я зябко поджимаю пальцы. Кусаю губы. На глазах уже пелена от слёз, лицо Бастиана расплывается. И мне хочется подобрать хоть какие-то слова, чтобы ответить… но я уже слышу далёкие грузные шаги. Словно поступь палача. Этот звук отсекает нас друг от друга, как части единого тела ударом топора на плахе.
— Иди… Мэг.
— Но твоя голова!..
