Сара Дуглас - Искупление Путника

Как и намечалось, начавшиеся утром увеселения продолжились вечером за праздничными столами в ратуше, управленческих помещениях всех семи гильдий и на базарной площади, куда приходили со своими стульями и посудой.

Знать Ахара собралась в королевском дворце в Лунном зале. Лунный зал представлял из себя обширное круглое помещение с расставленными по кругу алебастровыми колоннами, подпиравшими купол высокого потолка, расцвеченного лазурью и самоцветами, изображавшими звезды, среди которых серебрилась луна, где полным диском, а где — полумесяцем. Пол зала был устлан зеленым мрамором с золотыми прожилками.

В этот вечер весь зал был уставлен столами, за которыми на собранных со всего дворца стульях сидели гости, получившие высочайшее приглашение на королевский банкет. Сам король восседал за столом, возвышавшемся на помосте, в окружении членов своей семьи и высших сановников королевства, рядом с которыми расположились их жены. Там же нашлось место и для Брата-Наставника Сенешаля, который пребывал в отличном расположении духа, рассудив, что неприятный разговор с королем лучше отложить до окончания праздника.

За столом, стоявшим рядом с помостом, сидели отпрыски ахарской аристократии, а среди них — две хорошенькие девушки: Фарадей и Девера.

Фарадей, которой едва исполнилось восемнадцать лет, была дочерью графа Айсенда, наместника Скарабоста. До этого дня она не только ни разу не была во дворце, но даже не бывала в Карлоне, воспитываясь и взрослея в провинции, которой правил ее отец. Несмотря на первое появление в высшем свете, Фарадей не смущалась, чувствуя себя легко и непринужденно, ибо обладала острым умом и независимостью характера, а также знанием этикета, чему была обязана матери, леди Мерлион, не пожалевшей усилий для воспитания дочери. Фарадей была хороша собой: высокая, стройная с вьющимися каштановыми волосами и зелеными широко распахнутыми глазами. Искатели миловидной богатой невесты из хорошей семьи уже успели ее заметить. Фарадей и сама с удовольствием разглядывала присутствующих.

— Как все красивы и элегантны, — сказала она, пригубив золотой кубок с вином, инкрустированный алмазными крошками, и повернувшись к Девере, с которой быстро сошлась, как это умеют делать лишь девушки.

Девера, двадцатилетняя дочь герцога Роланда Пешехода, снисходительно улыбнулась, вспомнив, как два года назад сама была впервые представлена ко двору. Поправив на голове тугой узел волос, скрепленный перламутровыми булавками, она ответила с наставлением в голосе:

— Не все золото, что блестит. Если ты станешь всем восторгаться, тобой начнут помыкать.

Фарадей нахмурила брови.

— Девера, вспомни Книгу Поля и Борозды. Разве Артор не учит, что попирать чужое достоинство предосудительно и грешно?

Если бы Мерлион услышала отповедь Фарадей, она бы осталась довольна, ибо не только учила дочь этикету и хорошим манерам, но и воспитывала в строгих религиозных правилах.

Девера состроила пренебрежительную гримасу: Фарадей оказалась не в меру набожной. Хотя аристократы и боялись прогневать Артора, а Брата-Наставника искренне уважали, они не были тверды в вере, считая, что избранный Сенешалем Путь Плуга подходит больше крестьянам, и досадуя на вмешательство религиозного братства в государственные дела.

Посчитав Фарадей непомерно благочестивой и рассудив, что граф Айсенд привез дочь ко двору, чтобы подыскать ей подходящую партию, Девера сочла, что излишняя набожность помешает провинциалке найти достойного жениха. Сама Девера была помолвлена с одним из сыновей Фалька и ожидала скорую свадьбу с эротическим нетерпением. Все еще размышляя о благочестии Фарадей, Девера спросила:

— Ты когда-нибудь встречалась с Братом-Наставником?

— Нет, — ответила Фарадей. — Он из королевской семьи?

Девера фыркнула.

— О чем ты говоришь, Фарадей? Джейм родом из крестьянской семьи, проживавшей в Аркнессе. Говорят, в детстве он пас свиней, хотя и скрывает это. Ему пособило выдвинуться религиозное братство. Несколько десятилетий назад он стал священником при дворе и постепенно усвоил его обычаи, приобрел лоск, взрастил честолюбие, вошел в доверие к королю. Все это и помогло ему стать Братом-Наставником.

Фарадей возмутилась.

— Девера, порочить Брата-Наставника — святотатство. Он выбран на должность братством. Ни король, ни двор не влияли на этот выбор.

Выслушав столь бесхитростное суждение, Девера собралась рассказать о постоянных распрях между Сенешалем и королевским двором, но, взглянув на возбужденное лицо Фарадей, сочла за лучшее направить разговор в новое русло.

— Как ты находишь Приама? — спросила она.

— Он очень красив, Девера, — Фарадей немного помедлила и, улыбнувшись, добавила: — Но что за прическа! Какие локоны!

Девера, ухмыльнувшись, кивнула, мысленно согласившись, что завиваться мужчине под пятьдесят по меньшей мере смешно.

— А это, должно быть, королева Юдит? — Фарадей показала глазами на хрупкую женщину, сидевшую между Приамом и Братом-Наставником. Как раз в это время король заботливо ухаживал за соседкой, наполняя ее тарелку.

— Да, это королева Юдит, — подтвердила Девера. — Говорят, Приам ее очень любит, но она никак не может родить. Она не раз была в положении, но каждая беременность неизменно заканчивалась выкидышем. А теперь, в ее годы, Юдит о детях, верно, уже не думает.

Собеседницы замолчали. Подарить мужу наследника — вот что считалось главным для каждой аристократки. Выходя замуж, она могла блистать красотой, иметь доступ в высшие сферы, принести мужу сказочное приданое, но если оказывалась бесплодной, все ее достоинства меркли, а ее жизнь сплошь и рядом превращалась в мучение.

Машинально отправив в рот какую-то кроху, Фарадей тихо произнесла:

— Если у короля не родится сын, это станет трагедией.

— Да ничего страшного не случится, — возразила Девера, сделав добрый глоток вина. — У Приама полным-полно родственников. Ты знаешь, кто сейчас престолонаследник?

— Племянник короля герцог Борнхелд, наместник Ихтара, — ответила Фарадей, подавив раздражение, вызванное невозмутимым тоном подруги. В лицо Фарадей не знала ни Борнхелда, ни других членов королевской семьи и могла только гадать, который из них племянник Приама.

Им оказался широкоплечий молодой человек лет под тридцать с серыми глазами и короткой прической. Он сидел справа от короля, выпрямившись, словно в седле, и походил больше на воина, чем на придворного. На его квадратном лице с тяжелым волевым подбородком отражалось надменное высокомерие.