Вверх тормашками в наоборот-2 (СИ) - Ночь Ева

– Небо точно знало, что нужно Зеоссу! С твоим воображением так легко перевернуть мир!

Да уж, кое-что точно стоит поставить на ноги, пока к голове не прилило слишком много крови. А то так и до удара недалеко… Развивать мысль, сравнивая Зеосс со стоящим на голове человеком, я не стала. Интересовали меня кое-какие другие материи.

– Колись давай. – попыталась я повернуть разговор в нужном направлении. – Почему это кровочмак не слопал бы ни меня, ни осло. Геллан, кажется, думает по-другому.

– Геллан всего лишь беспокоится и хочет постоянно держать тебя в поле зрения. – возразила Росса. Глаза её светились и были чистыми-чистыми, как листва после ливня. – Айболит без печати, поэтому не может питаться нормально. Это сродни самоубийству.

Я закатила глаза. Очень веское объяснение. Только ни о чём не говорило мне. Благо, язвить не пришлось: Росса копалась в моих мыслях виртуозно.

– Попробую объяснить. Кровочмаки – раса древняя. Как драконы, мохнатки и деревуны… Много старше человека. Но, как и водится, древнее либо вымирает со временем, либо трансформируется, либо подчиняется более молодой, пусть и не такой сильной крови… Хотя… всё относительно. На Зеоссе бушевали войны, Дара. Войны за господство. Драконы ушли, а древние расы проиграли, подчинились человеку. Дольше всех сопротивлялись кровочмаки. Казалось, их победить нельзя.

– Что мертво – умереть не может, – хихикнула я, но Росса всё поняла правильно.

– Да, – кивнула, – а ещё – древние знания, невероятный по силе дар… Но на любую силу находится удавка. Её придумали маги.

– Да что ты! – удивилась я. – Они сражались вместе? Люди и презираемые маги-изгои?

– Объединились на время… так говорят предания.

– Ясно. Так что там с кровочмаками? – этот вопрос был мне интереснее, чем экскурс в прошлое Зеосса.

– Ренн вчера сказал: у кровочмаков – несколько ипостасей. То, что ты видела – ипостась низшая, самая слабая. Печать не даёт кровочмакам трансформироваться. В таком виде ими легче всего помыкать и эксплуатировать.

– Хм… – сказать я ничего не успела: Росса продолжила отвечать на невысказанные вопросы.

– Всё имеет свою цену, Дара. Он не может сейчас измениться. Для этого ему нужна кровь. Гораздо больше крови, чем ручеёк из жалкой квоки.

– Да тут пустынные места. Ешь не хочу. Дикие животные, мыши на худой конец.

– Не так просто. Замкнутый круг. С печатью кровочмак может втихаря подъедаться на мелких грызунах или даже на каком-нибудь слабом человечишке. Немного, совсем чуть-чуть, чтобы не превысить общего равновесия и не разбудить магические ловушки. Без печати он практически обречён на голодную смерть или смерть от отчаяния: кровочмак не может до последней капли испить даже кровь писклика, чтобы не разбудить ловушку. Вчера… ты сделала невероятное. То, чего не ждал он и другие: ты дала еду добровольно. Только так он может насытиться, не боясь, что где-то задрожат магические нити и кто-нибудь не прихлопнет его за бунт. Рука кровочмака, изогнутая чашей… Знак высшего доверия. Знак, что он не тронет, не навредит. Знак, что… Дикие боги и сами кровочмаки только знают, что стоит за этим на самом деле: вряд ли в последние полтысячи лет кто-то из людей удостоился этого жеста. Мы знаем о нём только из книг, песен  и преданий.

Голова опять шла кругом. Пока мы болтали, Росса успела приготовить завтрак. Лагерь оживал. Люди тянулись к костру, еде и прислушивались к нашему разговору. Иранна ломает брови и прячет улыбку. Грея руки о кружку с чаем, старательно пялится в пространство всклокоченная со сна Алеста. Ухмыляется Раграсс. В отдалении стоит Ренн, скрестив руки на груди. Сай, Вуг и Дред седлают лошадей, впрягают их в повозки… Все заняты, кто чем, но всё же прислушиваются, особенно те, кто рядом.

– Получается, Айболит как-то избавился от печати?

– Получается, – пожимает плечами лендра и начинает хлопотать, раздавая завтрак.

– И теперь умрёт от голода или снова попадёт в ловушку, как только выпьет кровь даже самой мелкой лесной зверушки?

– Да.

Мне прям нехорошо стало…

– Не жалей его, Дара, – подключается к разговору Иранна, – он прекрасно понимал, на что идёт, когда срывал печать. Не мог не знать, что ждёт его.

– Но зачем-то сделал это, – возражаю я и прикусываю губу.

– Может, потому что надоело быть рабом? – тихо произносит Сай, не поднимая глаз от миски с едой.

Я застываю, затем встряхиваю головой и молчу. Вскоре мы отправляемся в путь. Скачу рядом с Гелланом, продолжая жёстко сжимать губы.

– Дара.

Нехотя поворачиваю голову. Надо же: мистер Молчун решил заговорить.

– Что? – я не в духе и не собираюсь это скрывать.

– Не надо. – только он умеет вкладывать в одно слово слишком много.

Дёргаю плечом и тут же замираю, чувствуя отчётливую вибрацию спрятанного под плащом кинжала, Геллан настораживается, буравя меня глазами, а я строю безразличную мину. Но его разве обманешь? Наверное, я так никогда и не пойму, как он слышит и чувствует…

– Дара? – спрашивает, а глаза – остры, как льдистые кристаллы, тело напряжено и готово встретить опасность.

Из фургона высовывается Милина мордашка, девчонка машет рукой, Геллан чертит в воздухе знак – и наш маленький караван останавливается.

Я вижу, как потерянно бредёт Офа, как молнией срывается с лошади Геллан и быстро-быстро крутит сальто, чтобы успеть… Он быстр настолько, что фигура его смазывается, как неудачный кадр. Кинжал вибрирует невыносимо, и я прижимаю ладонь к телу, пытаясь усмирить взбесившееся лезвие. Пальцам и бедру горячо.

– Жерель, – выдыхаю я, даже не успев удивиться, откуда знаю, что впереди, между фургоном и глубокой расселиной, замерцало изменчивым золотом немигающее Око Дракона…

Глава 5. Лишенная силы

Пиррия

Холодно – внутри и снаружи. Идёшь, оставляя кровь на осколках замёрзших и разбитых луж. Цвет крови примитивен, в нём нет многоликости пламени, но кровь согревает раненые ступни…

Кажется: молния застряла в сердце и превратилась в ледяное стило. Мама, ты тоже чувствовала это, когда принимала злость и бездушие небесного росчерка на себя?..

Ресницы слиплись стрелками и примёрзли к щекам – не открыть глаз, не увидеть свет… Скованные холодом губы боятся сделать вдох, чтобы не глотнуть иней и не превратить тело в выжженную дотла стужу. Мама, тебе тоже было холодно?..

Страшно поднять руки и прикоснуться к волосам. Может, они сломались, как тогда, много лет назад?.. Ты –  тысяча осколков разбитых вдребезги луж, сломанная ураганом ветка, убитая молнией плоть, выстуженная до ломкости оболочка. Осталось только застыть навечно и умереть, потому что жизнь съёжилась до мелкой монетки и потеряла смысл…

Тихий клекот похож на плач. Это сердце разрывается на куски?.. Ледяное стило входит глубже – и от невыносимой боли ты открываешь глаза, втягиваешь воздух стылыми губами, впиваясь холодными пальцами в неровности каменного пола.

Круглый глаз смотрит не мигая, и кажется: в нём равнодушие и отстранённость. Но вспыхивает пламя, и ты понимаешь: это сочувствие и жалость. Не надо, слышишь, не смей! Пиррия всегда была сильной и не нуждалась в опеке, слезливых чувствах, каше-размазне для беззубых бесхарактерных идиотов!

Горячие лапы топчутся на груди – вот почему так больно… Тает бездушное стило, впивается в тело болючими иглами. Заледеневшие руки расстаются с напольной каменной кладкой, поднимаются медленно, боясь сломаться. Озябшие пальцы жадно ныряют в горячие перья, не страшась получить ожоги. Жажда жизни побеждает. Что ты наделал, финист?.. Смерть стала бы избавлением, достойным концом для сайны, потерявшей дар.

Пиррия осторожно садится, прижимая птицу к груди. Тело отходит от онемения и рвётся на части под шквалом ледяных жалящих укусов. Больно, как же больно, мамочка…

От огненных пут – вспухшие полосы. По всему телу – она знает… Однажды кожа заживёт, но останутся гибкие блестящие шрамы – следы огненных лиан, знак твоего позора, падения, ничтожества.