Райдо Витич - Гарон

— Что ж тогда — любовь? Мне интересно, как она тебе, что в мире том, что ты избрал — как наважденье, боль иль ценный приз. А может быть физический каприз, слиянье тел — и все определенье?

— Любовь? — эльф тихо рассмеялся и нежно девушки лица касался и, словно, грезил на яву, зовя ее в свою страну. — Любовь, когда нет мыслей и сомнений, когда не знаешь ты кто он, кто ты, где ты, где он. Не представляешь себя врозь, с тем, что стало вдруг одним и неделимым, и мертво по отдельности, и живо лишь вдвоем.

— А если предают?

— Любить в неверии? Напрасный труд. Любовь лежит на плоскости иной, что категории пошлейших объяснений, что ветошь и труха, она — цветенье. Любовь вокруг — она весь мир, что множит и объединяет, ломает, строит вновь, сродняет, два разных в целое сплавляя без препон. Соединяет небо с морем, земли, страны, миры; прошедшие, грядущие века. Без страха, без упрека, без вздохов лишних, суеты ненужной — она лишь дух питает наш и безраздельно правит миром, где души лишь живут, и им неведом страх обжечься лепестком огня-любви. И без нее мертвы они, любые красочные перлы, цветенье фраз — пусты и серы краски дня. Слова, дела бессодержательны и неприглядны, и жизнь сама, что сон, а ты больной и в летаргии. Не может обмануть любовь. Кто истинно влюблен, тому не страшны предательство и ложь, они неведомы ему и потому не нужны опасенья, и не страшны, по сути и определению. Ведь любит он не за любовь в ответ, а потому, что иначе не может, и счастлив малостью одной, себя терять в глазах любимой и пить ее дыханье — тем дыша, и делать шаг, не за себя радея, — он наклонился ниже, молвил чуть дыша. — Соединяться нужно лишь в любви. Соединяться не инстинктом, но веленьем сердца, стремиться к близости не тела, но души, и так себя терять, рассудку вопреки, приобретая большее во сто крат — ее, любимую, единственно желая сохранить нетронутой, нетленной. Соединяясь, растворятся без остатка, себя теряя в радости ее, не брать, но дать, до атома, до ощущения себя, любимой подарив не за награду или воздаянье, за то что есть она… И в том уже награда нам дана. Любить, любуясь даже недостатком. Любить не гладкий образ, не красоту лица иль правильность речей, любить душой лишь душу понимая, и принимая полностью такой, как есть.

Не объяснить мне суть любви, ее понять сама должна ты. Поверить, сбросив груз тех бед, что желчью сердце отравляя, в неверии погубят любой всход добра и радости, убьют последний луч надежды на истинность добра — тепла, любви и пониманья, отравит суть саму — тебя.

- `Все, что вам надо — это любовь'. Биттлз, — прошептала Яна.

— Да, любому существу нужна любовь, ее тепло, ее дыханье. Иначе пусто все, уныло, и в жизни смысла нет, и стимула для шага, и цели мимолетны, и зыбки, и правит разумом лишь холод отчужденья, в котором тонет каждый на свою беду, не осознавая ни зачем, ни почему.

— Ты счастлив, это понимая, а я иду другим путем. Прости, но мы друг друга не поймем.

— Но я посеял зернышки сомненья и дай им срок, взойдут они. И ты сама решишь, куда идти и с кем остаться.

— Точно не с тобой.

— А где уверенность, что в голосе твоем всегда присутствовала? Запоздала?

— Я столько нового узнала, что в пору мне в писатели идти и вылить на бумагу сей сонет.

— И выльешь, у меня сомнений нет. Сейчас же спи, я буду сон твой охранят и греть в объятьях… если не прогонишь.

— Ты, правда, теплый, — обняла его, и на груди устроилась, вздохнула. — Мне очень жаль, что скоро будет день…

— И то, что было ночью, ты забудешь?

— А что же было — разговор? А! — рукой разочарованно махнула. — Не знаю, честно говорю, но верить не спешила, не спешу. Всегда легко любви отдаться…

— Но лучше все ж сопротивляться?

— Тебе смешно, а мне хватает бед, и если с кем меня и обвенчали, так это с грустью и печалью. Ты извини, пожалуйста, меня.

— Пустое.

— Наверняка, опять я стану вас, мой милый эльф, третировать и обижать. Но постараюсь сдержаннее быть и вас для вашей Феи сохранить…

— Забудь. Эстарну тоже. Все пусто, помни — только мы…

— И Аля.

— Вряд ли.

— Поясни.

— Поспишь и объясню.

— Ох, вредный ты, — вздохнула пригреваясь. Как хорошо с ним, безмятежно.

— Прилежный ученик… Но, хватит, спи. Скоро первые лучи окрасят небо в светлые тона, разрывая мрак и холод глухой ночи, и канут в никуда все беды. Ни горечи обид, ни тени от печали уж не останется тогда. Уйдет, умчится ночь, а с ней, и прошлое пускай уходит прочь….

Яна лукаво улыбнулась, чувствуя под своей щекой тепло гладкой кожи. Конечно бред, подумать только — влюбиться в эльфа, и эльф в тебя влюблен!… Но почему бы нет? Может она себе позволить, как слабая женщина, минутку безрассудства? Или час, а лучше день, нет — век. И так приятны речи Авилорна, и кожа у него, как атлас манит, и так целуется, что не удержишь поцелуй в ответ. Она потянулась губами и почувствовала скользкую прохладу кожи и какой-то странный запах, то ли рыбы, то ли водорослей, тины — эльф так не пах.

Яна приоткрыла глаза и увидела довольную морду тиррона. Он взвизгнул и лизнул хозяйку в нос.

— Тьфу! — сплюнула, отпрянув. Огляделась: Авилорн стоял у фонтанчика и наполнял фляжку водой. Лицо невозмутимое, взгляд спокоен и отстранен.

Ей все приснилось? Похоже.

Авилорн, поющий ей так сладко серенады о любви и губ его касанье, и ожиданье? Приснится же такое, правда! Как она, вообще, могла вообразить подобное наяву? Нет, в ад скорей, за Алькой, а потом лечиться вместе, дома! В кругу знакомых и друзей, известных и понятных, предсказуемых и приземленных ниже некуда, но тем и славных.

Подумать только, она поцеловала рептилию! До чего ее довели! А тиррон и рад — давай скакать, изображая кузнечика на центнер весу, поднимать песчаную бурю.

Сурикова встала и пошла к воде, чтоб умыться. Потом пересмотрела вещи — не забыли ли, не потеряли чего, и уставилась на подошедшего Авилорна:

— Идем?

— Ты отдохнула? — спросил, пристегивая фляжку к поясу.

— Скажу, нет, останемся, устроим пикник, с шашлыком из рептилий и ламбадой в честь восходящего солнца?

— Можем задержаться, — вздохнул парень. — Проводника до сих пор нет.

— Что за проводник?

— Не знаю. Должен был присоединиться по дороге к границе. А граница уже. За пролеском на том берегу.

Яна покосилась на рептилию. Тиррон опять заплясал, неуклюже подпрыгивая на месте и поднимая лапами песок:

— О, нет! Только не говори мне, что проводник это он. Плохая идея.

— Наоборот. Я б лучше с ним пошел.

— На что намекаешь? — прищурилась недовольно.

— На проводника. Не на тебя, — успокоил. — А малышу пора домой.