Виктория Дьякова - Наследники Борджиа

— Ничего, ничего, сейчас она придет в себя, — успокаивающе ответил на гневный взгляд Никиты капитан де Армес. — Терпение, мой принц.

Он снова склонился над своей госпожой и стал осторожно соскребать с внутренней стороны ее руки кусочки золотого покрытия.

— Чем это ты покрасил ее? — спросил вместо Никиты Витя.

— Это египетский бальзам, при помощи которого фараоны достигали бессмертия тела. Если бы не он, госпожа не смогла бы пройти в монастырь, она попросту бы сгорела заживо.

Витя присвистнул с уважением: «Фараоны! Это вам не фунт изюма! Одно слово — Эрмитаж».

Тем временем капитан де Армес снова попросил Никиту приподнять Джованну и наложил на место удара кусочки бальзама. Они тут же впитались в рану. Несколько мгновений спустя, герцогиня снова отрыла глаза, и взгляд ее сразу стал привычно гордым и ясным. Она приподняла голову, взглянула на Витю, неуместно поклонившегося — здрасьте, мол, — затем на Гарсиа. Спросила сразу:

— Ты был в ризнице? Я же запретила тебе прикасаться к ларцу!

Капитан виновато потупился и не ответил ей. Затем ее блистающий прежней энергией взгляд переметнулся на князя Ухтомского.

— Вассиана… — не скрывая своей радости, князь с нежностью провел ладонью по ее щеке. — Вассиана…

Но бывшая греческая принцесса холодно отстранилась от него.

— Княгини Вассианы больше нет, — сказала она веско и строго. — Я, Джованна де Борджиа, герцогиня Романьи и Валентине, пришла забрать то, что принадлежит мне по праву рождения — похищенный у моей семьи ларец Борджиа и его сокровища. Я, Командор ордена Тампля, пришла исполнить приказ Маршала и вернуть ордену украденное достояние! — Она резко поднялась на ноги. Рука в золоченой перчатке легла на эфес рапиры. — И если ты, принц де Ухтом, не отдашь мне добром то, что я требую, я убью тебя и всех твоих родственников, оставшихся в этой обители, а сам монастырь спалю дотла.

Князь Ухтомский отпрянул от неожиданности, потом тоже поднялся. Гарсиа де Армес встал за спиной своей госпожи, а Витя отступил подальше, стараясь держаться в стороне. Глаза Никиты снова потемнели. Он пристально смотрел на Джованну, будто приглядываясь и не узнавая в знакомых чертах прежнее лицо.

— Так значит, — промолвил он, слегка помедлив, — ты готова на все ради этих проклятых камней? Они для тебя превыше мудрости, ценнее любви? Мне казалось, ты была иной, Джованна.

Темное облачко сомнения скользнуло по лицу герцогини, но она тут же усилием воли прогнала его прочь.

— Ты где-нибудь слышал, принц, чтобы мертвые изменялись? Чтобы им было стыдно, чтобы они умели любить? — с вызовом спросила она, но не смогла спрятать промелькнувшую в ее словах горечь.

— Но ты — не мертвая, — возразил ей Никита спокойно, — ты — живая. Я знаю, как горячи твои губы, как жарки объятия, как кровь пылает в твоих жилах и сердце рвется наружу от страсти. Зачем же ты стараешься обмануть меня?

— Потому что не могу иначе, — голос Джованны потух, и лицо ее посерело.

— Вспомни, тебя любили здесь, — продолжил князь. — Быть может, я — сильнее всех, но не только я один. И вспомни, любили ли так тебя в твоей Италии? Мне помнится, тебя там отравили. И ты пришла убить всех, кто тебя любил, сжечь их дома, сделать несчастными их жен и оставить сиротами детей? Кем бы ты ни была, Джованна, как бы голос твой и прелесть твоя не надрывали мое сердце, — знай, пока я жив, этого не будет! Я смогу защитить свой дом!

— Бесплодное усилие! — воскликнула Джованна. — Против тебя — Вечность!

— Неправда! За меня — Бог! — столь же горячо ответил ей князь. — Оглянись вокруг, Джованна, ведь сколько ни пылят, ни дымят твои прихвостни, но им не удалось достичь успеха. И не удастся никогда, пока не погибнет последний русич в земле белозерской. А он погибнет — придут другие. Русь — огромная. Кто только не жег нас, кто не убивал, а мы живем. И все, как кость в горле, не даем вам покоя, в ваших Италиях. Ни я, ни брат мой старший ларец предков твоих не похищали, побрякушек таких у нас на Руси в достатке. Достался он нам по несчастливому случаю. Знали бы — сразу избавились от него. А живота близких своих, Господом дарованного, за сокровища каких-то древних инородцев класть бы не стали. Зачем сразу не сказала, кто ты и что надобно тебе в нашей земле? Уверен, что брат мой упорствовать не стал бы, и игумен монастыря его бы одобрил в том. Отдали бы тебе ларец — убирайся с ним ко всем чертям своим латинским и наслаждайся тем, что тебе дорого. Но ты пришла с бедой, с пожаром, с разрушением. Неужто столь дороги тебе эти камни, что ради них человечьего живота не жаль? Ответь мне, Джованна. Выслушаю тебя, хоть и горька немилосердно мне речь твоя.

— Камни эти не только мне дороги, — глухо ответила ему Джованна, и в почти черных от слез глазах ее застыла глубокая, неизбывная печаль. — В них — все истины человечества, вся долгая и скорбная его судьба. А то, что сказал ты, Никита Романович, — верно: меня любили здесь. Но в том-то и состоит Господне наказание мне, Джованне де Борджиа, герцогине Романьи и Валентино, никогда не верившей в любовь и ничего не любившей, кроме власти и денег — разрушить жизнь тех, кого сама полюбила. Своими руками убить любовь, столь поздно народившуюся. Уж говорила тебе не раз об этом, Никитушка. И потому я обманула брата твоего, князя Алексея Петровича, которого только использовала для себя, чтобы утвердиться на земле русской, в доверие войти. Потому соблазнила и второго брата твоего, князя Андрея Андомского, столкнула его лбом со старшими братьями, дабы вынес он мне из монастыря ларец де Борджиа, а потом сама же до плахи его довела, до петли палаческой, чтобы не выдал меня никому. Подговорила сестру твою Ирину Андреевну, чтоб донос на мужа своего и свекровь лютую написала. Но то уж не из-за камней сотворила я, а из жалости к ней женской. Да и Алексея Петровича пожалела я под конец. Должна была бы позволить ему умереть. Да не поднялась рука. И тебя хотела сбить с пути истинного, чтоб с братом стали лютыми врагами. А не смогла. Потому что, прав ты, Никита Романович, меня любили здесь. А кроме как здесь — нигде и никогда. Знала я, что очень горькой выйдет наша последняя встреча с тобой, Никита. Но и тебе помогла я, разве поспоришь ты? Отдала камень свой заветный, гелиотроп. Для чего? А как раз для того, чтобы прошел ты в монастырь со своей дружиной и защитил ту землю, где меня любили. И себя защитил. Силу свою готова я против бывших соратников своих обратить, ибо предали меня воины мои и послали убийцу, что всадил мне кинжал в спину. Так что невелика моя рать: вдвоем мы с Гарсиа только против тебя и против них тоже. Но ларец отдай мне, Никита. За него я не пощажу эту землю и никого не пощажу. Отдай ларец — и мы вместе одолеем врагов, осадивших монастырь.