Е. Кочешкова - Зумана

Только тихий голос прошептал: «Смерти нет…»

Шут и сам не знал, сколько прошло времени, прежде, чем он немного пришел в себя и с трудом сел, скрестив ноги, провел рукой по окровавленной груди в лоскутах рубашки. Порез оказался не такой уж большой. И боли почти не было.

Как не было ее и внутри.

— Смерти нет… — прошептал Шут. Смысл последних слов Нар теперь открылся ему. И подобно горячей крови, подобно огню, омыл, очистил душу…

А Кайза между тем опять начал глухо бормотать. Несколько осколков было собрано, но еще не все.

Пока не все.

Поставив на огонь котелок, шаман что-то мешал в нем, плюя через плечо и делая резкие движения левой рукой.

— Пей, — через пару минут дергит протянул Шуту чашу, на треть заполненную густым, темным отваром. Шут, уже почти оклемавшийся, но пребывающий в блаженном состоянии бездумья, понюхал варево и скривился — даже по запаху стало ясно, что оно очень горькое. — Пей! — он сделал глоток и едва не поперхнулся — напиток оказался не просто горьким, то была самая настоящая кровь, нагретая и смешанная с чем-то жгучим. — Это тебе не вино! Разом надо. Ну!

Шут закрыл глаза, выдохнул и опрокинул чашу себе в рот. Зелье опалило его глотку и тут же пришло таким жаром, что он отчаянно сорвал с себя куртку. Дышать стало трудно, он едва мог набрать полную грудь воздуха, а голова почти сразу закружилась, и перед глазами все замерцало. Дрожащей рукой Шут поставил чашку наземь и тупо уставился в костер. Самым краем сознания он отметил, как Кайза наполнил ее вновь, на сей раз до краев и, не дрогнув ни единым мускулом на лице, выпил мерзкое варево.

«Боги… — думал Шут. — Это даже хуже, чем вино после колдовства…»

Еще какое-то время он старался понять, что с ним происходит, но в конце концов просто позволил неведомой силе, заключенной в напитке, унести прочь остатки мыслей. Шут сидел, уставясь на пламя, и медленно соскальзывал даже не в другое видение, а едва ли не в Запределье. Кайза снова пел, неистово вертясь вокруг себя, рокот его бубна делил мир пополам.

А потом Шут почувствовал, как сильные руки обхватили его поперек груди, это Кайза сел у него за спиной и крепко обнял, прижав к себе.

«Чего это он? — удивился Шут. — Я же не барышня какая…»

Но в следующий миг понял.

Единение.

Это была та самая удивительная магия, когда сознания двух наделенных Даром сливаются воедино. То, что ему предстояло сделать, он не смог бы сделать один…

Шут вздрогнул и зажмурился, вцепившись в шкуру под ногами. Нет, Сила Кайзы вовсе не походила на то, что делала Нар. В этой Силе была железная твердость, уверенность и неотвратимость. Шаман оказался гораздо, гораздо сильнее маленькой тайкурской колдуньи. Шуту стало совсем жарко и почему-то страшно, и сердце зашлось как у пойманного в силки зверя. Он дернулся, но Кайза держал крепко, не вырвешься. Только рана на груди отозвалась, наконец, резкой обжигающий болью. Шут выгнулся дугой, замотал головой отчаянно.

— Тихо, ты! Не противься! Не причиню я тебе зла, дурень. Откройся! Дай мне вести тебя, — но Шут не мог. Это ведь было все равно, что обнажиться, да только неприкрытой оказывалась сама душа. — Не противься! Смотри в костер! Смотри! Не отводи глаз! Ну же, Зумана, не бойся меня! Дай мне исцелить твою душу!

Шута колотило нестерпимо.

Должен… должен довериться…

Сделав над собой нечеловеческое усилие, он перевел взгляд на пламя и, теряя разум в его танце, с криком распахнул сознание… Жар от рук шамана слился с языками костра, и мир вспыхнул, и сам Шут обернулся огнем.

…А потом увидел каменные плиты древнего храма и длинные тени, отброшенные пятью фигурами… Пятясь, Шут в ужасе уставился на них. Ему хотелось уползти, провалиться сквозь землю, обернуться ветром, чтобы унестись прочь.

«Я умру… — подумал он, а мир вокруг мерцал и вздрагивал в такт его неровному дыханию. — Я снова умру… Нет!»

Но что-то изменилось. Изменилось в нем самом. Теперь Шут чувствовал не только страх, но и ярость, безграничную отчаянную ярость.

И нестерпимое желание оборвать связь с этой болью, с этим увечьем, уродующим его душу.

«Нет! — закричал он — Это прошлое! Это все уже кончилось!»

Ведь он ушел тогда. Обманул их всех. Упал в Запределье.

И не разбился, не исчез.

«Нет! Я не ваш! Я не ваш!»

И стало так.

Слезы облегчения сами собой брызнули из глаз, а в груди, раздирая ее на части, зародился отчаянный крик. И, не в силах сдерживать эту сокрушительную силу, Шут выпустил его на свободу… вслед за виной, вместе с болью.

Мир содрогнулся, и фигуры магов на глазах стали съеживаться, оседать, пока не превратились в зыбкие тени, да и те просочились сквозь камни.

А с ними ушел и страх.

Тяжело дыша, давясь последними всхлипами, Шут медленно распрямился. Его руки сами собой простерлись над каменными плитами, над всем этим местом и невидимая энергия заструилась в них через кончики пальцев, через ладони. Даже хлебный мякиш не впитывает молоко так верно, как сила наполняла Шута. Он и не догадывался, сколь много оставил здесь того, что составляло его истинную сущность. Что делало его Шутом.

А когда сила наполнила его до краев, Шут перестал чувствовать себя, свое тело, и даже мысли его вновь исчезли без остатка, растворились в жарком пламени…

Проснулся он, как обычно, от холода. Не вполне понимая, где находится, и весьма смутно помня события минувшей ночи, открыл глаза и обнаружил, что лежит на давешней подстилке из овечьих шкур, тесно прижавшись спиной к шаману, который тоже, по всему видно, порядком продрог. И было ему щемяще-грустно и очень, очень спокойно. Шут не знал, сном или явью считать все то, что случилось с ним. Но наверняка понимал одно — прежнего страха уже не будет. И этой плахи, этой проклятой ежеутренней плахи больше не будет… Кайза выполнил свое обещание — Шут снова стал цельным.

Шаман спал крепко, и на лице его застыло выражение, с каким возвращаются из боя. Шут смотрел на дергита и в тысячный раз задавался вопросом, отчего этот человек оказался так неравнодушен к судьбе какого-то бывшего придворного дурака? Отчего рядом с ним было так спокойно, словно бы они знали друг друга уже много лет? Откуда эта удивительная связь? Или подобные узы рождается между всеми, кто наделен Даром?

Он тихонько выбрался из из-под теплого одеяла, которым они оказались заботливо укрыты, и подошел к костру, чтобы раздуть угли и согреться наконец. Но тот, как выяснилось, прогорел до черной золы, а возиться с огнивом и соломой Шуту не хотелось.

Дрожа, он поспешил найти свою куртку и надеть ее. Чтобы хоть как-то разогнать холод Шут по старой привычке легко опрокинулся на руки, пробежался на ладонях по вытоптанной земле становища, потом сделал несколько прыжков-переворотов, все ускоряя и ускоряя темп, прошелся колесом и, наконец, с разбегу закрутил лихое сальто с пируэтом. А потом еще одно, и еще, и еще! На корабле его потребность движения оставалась скована тесными стенами, но здесь, в степи, было так привольно, так чудесно! Лихо вскрикнув, он в очередной раз пружинисто метнул свое послушное тело вверх и в тот миг, когда перед глазами вспыхнуло ярким пламенем рассветное небо, осознание безграничной свободы заставило Шута во весь голос закричать от радости.