Двергурим. Бессмертный - Алексей Ткачик
Не отдавая себе отчета в том, как на самом деле устал, Дагна и сам не заметил, как его подбородок опустился на грудь, веки смежились, и воинский чертог пополнился еще одним спящим дварфом.
Глава 19
Дагне почудилось, что он задремал лишь на краткий миг, когда его разбудила тяжелая рука, легшая ему на плечо. На самом же деле, судя по тому, как першило в горле и ныло затекшее от неудобной позы тело, дварф так и заснул, сидя на койке, а пальцы сжимали давно погасшую трубку. С трудом разлепив веки, он увидел стоящего рядом с собой Нодура.
- Что случилось? – сипло спросил Дагна, шаря на поясе в поисках фляги.
- Трое хадар не пережили ночи, обогрей Зерор их души, - тихо молвил Нодур, а затем добавил, отвечая на незаданный вопрос. – Наш гардур далеко и за полгода двадцать наших братьев навеки сомкнуло очи без королевского благословения. Но теперь ты здесь и можешь смягчить дорогу хотя бы этим трём душам в чертоги Всеотца. Не откажи, владыка.
Слова воина подействовали на Дагну будто ведро холодной воды, резко и безжалостно сдергивая сонливость, вышибая из под ног почву. Умом дварф прекрасно понимал, что долгие месяцы хадар умирают, запертые в Морингарде, словно в каменной могиле, и новость не должна, просто не могла застать его врасплох. Но неожиданная боль утраты тараном ударила прямо в душу, в самую суть, круша и ломая блистающие крепостные стены, выстроенные его волей. Ударила так, что сперло дыхание. Ударила так, словно Дагна знал этих троих воинов всю свою жизнь.
«Да что же это такое… Надо успокоиться, я просто ещё не проснулся… Проклятье, да что же со мной такое…»
Не понимая, что с ним происходит, Дагна, с огромным трудом сохраняя внешнюю невозмутимость, взял себя в руки, давя в зародыше поднимающееся из глубины отчаяние. С силой протерев лицо ладонью, он окончательно согнал наваждение. Нельзя было показать малодушие или слабость. Не такой Дар’Наг Дренг-ин-Дар был нужен стоящим на грани и только-только обретшим надежду хадар Морингарда. И пусть он не был их правителем, их гардуром, но сейчас эти дварфы нуждались в короле особенно остро. А истинный гардур – это надежная опора, могучая скала и спокойный утёс, защищающий от ветра. Недаром особо любимых в народе королей двергур называли сакральным «фатар», что означало попросту «отец».
Дагна поднялся и прямо посмотрел в глаза старшине.
- Для меня это честь, Нодур, сын Нерека, - спокойным твердым голосом сказал он.
***
Из пятисот хадар, что заступили на боевое дежурство полгода назад, на ногах осталось лишь две трети. Больше сотни уже не могли встать с коек и, с трудом дыша, кое-как проглатывали ложку другую горячей похлебки, что давали им товарищи, а затем снова забывались рваным сном.
За последние два месяца, как сказал Нодур, двадцать воинов навеки упокоились, сожженные неизвестной болезнью. Сегодня их стало двадцать три.
Они надорвались, удерживая Врата.
Нодур ушел, оставив Дагну готовиться к ритуалу. По традиции погибших хадар правитель должен был оставить свои роскошные одежды и проводить воинов в боевой броне, вставая вровень с ними. И пока щелкали магнитные замки, привычно подгоняя доспехи по фигуре Дагны, он думал о том, насколько же он отличается от хадар.
За десять лет выживания в Абиссе Дагна блестяще перенял боевое искусство Кагайна и Бенгара, которые, несмотря на жесточайшие условия, при малейшей возможности безжалостно гоняли своих товарищей. Первородные научили, как правильно двигаться и дышать, как управлять мускулами, чтобы в один миг выдать троекратное усилие, требовали до бесконечности отрабатывать приемы и связки, превращая даже голые руки вчерашних ремесленников в смертельное оружие.
Но, несмотря на это, Дагна так и остался обычным двергуримом, которого закрутило в страшный водоворот войны. Истинные хадар – это не просто исключительные боевые навыки. Это совершенно другой образ мышления, практически полное самоотречение и самоотверженность. Отсутствие сомнений и страха, всепоглощающее чувство долга. Никакие, даже самые тяжелейшие, тренировки не могли заменить преемственности поколений. Его не учили принимать тяжёлые решения, не проводили должной морально-волевой подготовки.
Хадар не думал о сохранении собственной жизни, когда речь шла о народе, который он поклялся защищать. Он убивал и умирал без сожалений. У него не было колебаний и рушащих, калечащих рассудок мыслей.
Это и отличало Дагну от хадар. У него эти мысли были.
Долгих двадцать лет после окончания войны он бродил по свету, остервенело выискивая и истребляя зло на своем пути, защищая слабых, спасая десятки, сотни жизней, чтобы заглушить кричащий от боли, рвущийся на части разум. Но каждая новая победа, каждое новое свершение лишь все глубже ввергали его в пучины тоски и отчаяния, едва дело было сделано. И он жадно искал новое. Как можно опаснее и сложнее, в надежде или излечится от своего недуга, или навсегда обрести покой.
Только все было тщетно. Двадцать лет он пытался отыскать хоть какой-то смысл своего существования, бесконечно коря себя за то, что выжил он, а его побратимы навсегда остались там, под толщей скал. Наверняка Кагайн и Бенгар, вернувшись в Аусгор, устроили бы переворот, заручившись поддержкой всех честных двергур, и навели бы порядок, дав дорогу в Совет достойным звания Туром Фетарах. А Эбетт и Магот, выйдя на поверхность, нашли бы себе новый дом, завели бы семьи и травили потом байки о глубинной войне, собравшимся вокруг седобородых дедов внукам, а то и правнукам…
А выжил он, пустая оболочка без желаний, без мечты... Дагна ненавидел себя за это. Ненавидел за то, что ничего не мог с этим поделать, как бы ни старался. Ненавидел за то, что порочит своей слабостью подвиг и жертву побратимов. Жить было невыносимо, но и чтобы покончить со всем не хватало духа. И за это он тоже себя ненавидел.
Дагна зажмурился.
- Хватит, - едва слышно прошептал он. – Чтобы жить по заветам Зерора, не обязательно быть хадар. Хватит себя ненавидеть. И хватит себя винить. Ты делал, что должно, и делал хорошо. И закончим с этим.
- Владыка… - поклонился вернувшийся с десятком хадар в мифрилитовых доспехах Нодур. – Все готово.
Минус и Ноч, давно проснувшиеся и теперь ухаживающие за тихонько постанывающим алхимиком, тут же поспешили
