Тимур Туров - Камень судьбы
– Да не сбледнул я! – тонким голосом выкрикнул старший сержант Гаврилин. – Тока, мужики, вот хоть режьте – почуял я косяк какой-то. И стремно стало. Они из тачки вылазят, а меня как будто в грудак кто толкает: уходи, уходи!
– В натуре, и меня так же, – пробурчал лейтенант Симоненко, нагибая коротко стриженную голову. – На измену подсел капитально.
Некрасов решительно рубанул воздух ладонью:
– Короче, голяк! Ксивы у этих, из «бехи», в норме. И главное – фамилии у всех русские, ты понимаешь? И прикинуты как олигархи – «гучи-дрючи», часы золотые. Но нервные, резкие, чуть чего – брови супят.
– Бандюки, факт, – пробормотал Щедрин.
Некрасов услышал, скривился:
– Ни хрена. В том-то и дело, Санек. Бандюков я хор-рошо знаю. Да и все наши тоже. Эти – другие. А время идет, надо отпускать да отваливать. Думаю: если сейчас досмотр проводить, неизвестно, чем все закончится. И тут…
– И тут белая «Ламборджини» вылетает с Пятой Соколиной! – возбужденно перебил старшего лейтенанта Гаврилин. – Килов под сто двадцать прет!
– Вот чего ты лезешь, а?! – взвился Некрасов. – Прямо неймется тебе. Как шило в жопе, твою мать!
– Ну все, все, старшой… – Гаврилин поднял ладони перед собой. – Молчу!
– Так и молчи. Ну и вот: «Ламборджини», белая. Красавица, а стоит, между прочим, три сотни тонн баксов!
– Да ну?.. – недоверчиво протянул Паршин.
– Вот тебе и ну! У меня старший, Генка, по машинам с ума сходит, у него каталогов, распечаток всяких с компьютера – вся комната завалена. Короче, знаю я.
– Чего дальше-то было? – не утерпел Щедрин.
Некрасов хмыкнул, попросил сигарету. Прикурив, он выпустил облако сизого дыма и продолжил рассказ:
– Мы стоим, носороги стоят. Подлетает эта «Ламборджини» к нам, по тормозам бьет – аж дорожки дымятся на асфальте. И вылезает из нее баба, охренительная такая, с буферами. Волосы, правда, странные, темные, но с зеленоватым отливом, как у русалки, но зато до задницы, натурально. Ну и вот: командует она этим, из «бехи»: типа атас, все за мной. Потом на меня посмотрела и дунула. Легонько так, с ладошки, как будто воздушный поцелуй послала. А меня словно бревном садануло! Брык! – и я лежу. И Гавря рядом, и Симоненко. Пока поднялись, пока зенки протерли от пыли – они уже в точку ушли, и «Ламборджини», и «беха». Мы, конечно, мужикам на шоссе Энтузиастов передали: так, мол, и так, попытка нападения на патруль, но только глухо – ни на Авиамоторе, ни в Перове никто ничего не видел. Мы сперва сами попробовали проехаться, да тачка захромала. На «Жигулях» за «Ламборджини» разве угонишься? Вот, с шести утра загораем…
– Гавря, – Паршин недоверчиво посмотрел на сержанта. – Было такое?
– Гадом буду! – Гаврилин покраснел, беспомощно оглянулся на Симоненко.
Тот угрюмо кивнул.
– Теперь вот кумекаем – рапорт писать или ну его нах. – Некрасов бросил окурок в ведро с водой. – Чего посоветуете, мужики?
– А заяву по поводу нападения на патруль приняли? – спросил кто-то из подошедших «дневников».
– Не. Я связался с Давыдовым, он старшим на посту у Авиамотора был, попросил замять. – Некрасов жестом потребовал у Щедрина еще одну сигарету.
– Раз замяли, то и забудьте, – посоветовал тот же голос. – Ладно, мужики, пошли на инструктаж.
– Вы только это… поосторожнее сегодня, – сказал в спину патрульным Некрасов. – Предчувствие у меня…
«Пошел ты со своим предчувствием, – зло подумал Щедрин. – Тоже мне, Ванга в погонах нашлась».
Как обычно по субботам, дневная часть дежурства прошла более-менее спокойно. Главный геморрой, тоже как всегда в этот день, начался после четырех часов. Сперва в скверике у метро шумная компания студентов устроила разборки с битьем бутылок, затем дежурный по ОВД направил экипаж Щедрина вязать пьяного мужика в супермаркет «Перекресток», а дальше вызовы пошли косяком – драка, нападение, опять драка…
К окончанию дежурства экипаж вымотался донельзя. Водитель прапорщик Бойков и сержант-патрульный со звучной фамилией Карачун скучно матерились, слушая доносившуюся из рации многоголосицу. Судя по всему, все экипажи патрульно-постовой службы сегодня пахали как проклятые.
Неприятное предчувствие, поселившееся в душе Щедрина еще утром, после рассказа Некрасова о странном происшествии на улице Буракова, и весь день угнетавшее капитана, постепенно рассеялось, сошло на нет.
«Кажется, обошлось», – подумал Щедрин и посмотрел на часы – до вечернего развода, до двадцати двух часов, оставалось еще сорок минут.
В принципе, можно уже поворачивать «на базу». Их «полста седьмая» медленно ползла по Красноказарменной улице к набережной. Осталось лишь свернуть налево – и здравствуй, родной ОВД. Но тут затрещала рация:
– Полста семь, Полста семь! Ответьте!
– Здесь Полста седьмой, – сквозь зубы прорычал Щедрин, чувствуя: вот оно, вот!
– Где находитесь?
– Красноказарменная.
– В Лефортовском парке, в районе стадиона, замечено скопление неустановленных лиц. Проверьте обстановку и доложите. Как поняли?
– Понял вас. Стадион в парке. – Щедрин еле удержался, чтобы не сплюнуть прямо в машине, и добавил не по форме: – Наверняка футболисты.
– Все может быть, Саша, – ответил дежурный, капитан Маклашкин. – Но у нас два звонка от граждан. Возможно, это фанаты или скины. Проверь, но глубоко не лезь, сразу вызывай меня. Конец связи.
Машина медленно катила по аллее парка, залитой светом фонарей. Щедрин с переднего сиденья вглядывался в просветы между деревьями. Несмотря на выходной, здесь было пустынно, и это насторожило капитана. Обычно Лефортовский парк многолюден – семейные пары с детьми, влюбленные, компании молодежи прогуливаются по заасфальтированным дорожкам, сидят на скамейках.
– Вымерли все, что ли? – проворчал Карачун, тиская автомат.
– Чего-то мне не по себе, – отозвался Бойков, сбрасывая газ. – Быстрее бы домой…
– Отставить разговоры! – строго одернул подчиненных Щедрин.
Он и сам чувствовал странное напряжение – точно невидимые, но сильные руки уперлись в грудь и не давали вдохнуть.
До стадиона оставалось метров двести. В конце аллеи темнели трехъярусные открытые трибуны, наполовину скрытые густым рябинником. Из кустов с правой стороны на дорожку вышел человек. Грязный плащ, сумка на колесиках, шаркающая походка… Наметанный глаз капитана сразу определил – бомж, охотник за бутылками.
– Тормози! – приказал он водителю. Машина остановилась. – Мотор не глуши.
Приоткрыв дверцу, Щедрин крикнул:
– Эй! Иди сюда.
Бомж, пошатываясь, подошел. Красное, опухшее лицо его, заросшее щетиной, выражало полнейшее равнодушие ко всему на свете. Щедрин уловил специфический запах и поморщился.
– Слышь, мужик, ты давно здесь шаришься?
– Да это… Ну, хожу вот, – промямлил бомж. Он был пьян, но не сильно, обычно такое состояние называют «подшофе».
– На стадион заходил?
– Ну…
– Чего видел?
– Это… мужики в футбол играют.
– Много?
Задумавшись, бомж покрутил растопыренной грязной пятерней перед носом капитана:
– Пять… десять… Человек двенадцать, наверное.
– Выпить хочешь?
– Ага. – Опухшее лицо расплылось в слюнявой улыбке.
– Тогда так. – Щедрин вылез из машины, стараясь дышать ртом – запах мочи и алкогольной изжоги, исходящий от бомжа, грозил свалить с ног. – Идешь на стадион, смотришь, что там сейчас, все ли тихо, возвращаешься, докладываешь и получаешь на чекушку. Понял?
– Ну…
– Сумку оставь.
– Не, я без нее, кормилицы…
– Оставь, я сказал! – нахмурился Щедрин.
– Все, понял, понял, начальник. – Бомж вздохнул, отпустил металлическую ручку и, покачиваясь, двинулся к стадиону.
– Будем подождать, – объявил Щедрин экипажу «полста седьмой» и закурил.
Налетел ветер, с деревьев дождем посыпались желтые листья. Время шло. Бомж давно скрылся в зарослях, и капитан, потоптавшись у открытой дверцы, резонно заметил:
– Пора бы ему уже и…
– Не вернется он, Андреич, – уверенно сказал Карачун из машины. – Вот зуб даю – не вернется.
Щедрин пнул ногой сумку-тележку. Внутри зазвенели бутылки.
– Должен вернуться.
Он хотел добавить что-то смешное про зуб сержанта, но шутка не получилась – на аллее появился бомж. Двигался он как-то странно – боком, широко размахивая руками. У Щедрина мелькнула мысль, что бомжара не стал дожидаться чекушки и где-то уже принял, причем принял хорошо, граммов двести пятьдесят – он еле стоял на ногах.
С трудом доковыляв до машины, бомж бессмысленными выпученными глазами посмотрел на капитана, нагнулся, ухватился за ручку своей сумки и завалился в кучу опавших листьев.
– Э, ты что? – Щедрин нагнулся над ним. – Мужик, ты меня слышишь?
Карачун, оббежав «Жигули», пнул бомжа:
– Нажрался, тварь! Отвечай!
Бомж молчал.
Щедрин присел на корточки, кривясь от запаха, тронул рукой голову в замызганной вязаной шапочке.
