Лилия Баимбетова - Перемирие

Ущелье наполнилось криком и воем, тысячекратно отраженным от стен. Косматые темные фигуры заполнили ущелье, они прыгали сверху, из незамеченных нами пещер и расщелин. Движение обоза сразу расстроилось, завязались одиночные бои. Лязг металла наполнил воздух, слышны стали крики женщин и визг, издаваемый нильфами. Мы со всего размаха, совершенно не ожидая этого, угодили в засаду.

Миг я оставалась неподвижной посреди этой неразберихи. Я стояла словно в оцепенении, уши мои наполнены были шумом и криком боя, глаза — видением драки и убийств, но я не шевелилась. Не появление нильфов повергло меня в смятение: чего уж тут было смущаться и теряться, обычная засада. Но все вдруг нахлынуло на меня, смешалось в моей голове: слова дарсая о том, что нильфы похожи на людей, его рассказ об их стране, пророчества Занда, близость Кукушкиной крепости (как странно и как страшно я ощутила вдруг, что приближаюсь к ней — шаг за шагом!). Только о Границе, о юге, о своей обычной жизни я не думала тогда. Но этот миг прошел, уступая место привычному, и я схватилась за меч.

И пошла потеха. Нильфы были со всех сторон, со всех сторон был лязг и звон металла, визг и крик. Я поднырнула под удар топора, с короткого замаха полоснула лезвием по мохнатому животу, оттолкнула ударом ноги повалившееся тело и прыгнула в сторону. Я больше уклонялась от ударов, чем наносила их: драться с таким противником я не привыкла. Меня смущали их замаховые удары топорами, их страшная сила, делавшая блокировочные удары совершенно бесполезными. Я привыкла сражаться с противниками, не слишком превосходящими меня по массе, да и по силе, дело всегда решала не грубая сила, а мастерство. Смешно же будет, если поставить меня рядом с нильфом, это же вещи абсолютно несоизмеримые. Один какой-нибудь средненький нильф выше меня на половину моего роста и тяжелее в два-три раза. К тому же они были слишком сильны и слишком быстры, совершенно непонятно быстры — при такой-то массе!

Я танцевала, уворачиваясь от ударов. Я не думала ни о чем и ни о чем не тревожилась, сознание мое было чисто и спокойно, как и всегда во время схватки. И я остро чувствовала, как сражаются Вороны, потому что приучена была к этому — к восприятию именно ИХ. Я видела их своим внутренним взором, словно пребывая одновременно в нескольких местах. Я видела хонга, стоявшего спиной к перевернутой телеге, видела обоих веклингов, одного, младшего, в окружении нильфов, от которых он отбивался с немалым трудом, старшего — на телеге, с двумя мечами в руках. И я видела дарсая, худощавого, растрепанного, даже без кольчуги, видела, как он сражается, как сияют его глаза, чувствовала, как захватил его бой, какая ярость и веселье царят в его душе. Его еще трогало — это, он способен был еще испытывать радость и счастье схватки, еще способен…

Инга, схватив своих детей и пригнув их к телеге, лежала и то ли выла, то ли рыдала, не своим голосом выкрикивая проклятья нильфам. Косматый нильф с разинутой пастью подбежал к телеге, занося топор для удара. Я прыгнула к ним, вскочила на телегу перед нильфом. Короткий замах — косматая, немного вытянутая голова полетела вниз и ударилась о поверхность древней дороги. Удар он нанести так и не успел.

Бой длился недолго. Сначала мне показалось, что нильфов — несметное множество, они переполняли узкое ущелье, но как-то странно быстро закончились. Кое-где еще добивали раненых, но все уже было кончено, и бой был кончен, и нильфы. Нагнувшись, я вытерла меч об мех убитого нильфа и убрала в ножны. Я медленно шла, переступая через мертвые тела. Бой всегда весел, а конец его — как похмелье после пьяной ночи. Всюду лежали трупы, оставшиеся в живых люди расходились с оружием в руках, словно утратив всякую цель, слышен был женский плач и визг добиваемых нильфов. Весь порядок обоза был расстроен, одна телега была перевернута и горела, запах дыма плыл в сыром воздухе. Рядом с телегой раненая лошадь, лежавшая на боку, судорожно дергала ногой и, поднимая голову, косилась на проходящих испуганным глазом. Как сказал поэт:

Печали ветер, убийства воздух

На реках и в горах.15

Равнодушно я прошла мимо лошади, перешагнула через тело женщины в зеленом пальто и пестром платке. Я оглядывалась вокруг, увидела кейста, он помахал мне рукой и сел на корточки у скальной стены, облокотился спиной об камень и закрыл глаза.

Издалека я увидела, что Оттис лежит навзничь посреди дороги. Крови не было видно, но лежал он как мертвый. Я подошла, присела, взявшись обеими руками, перевернула тяжелое вялое тело на спину. Большие светлые глаза испуганно смотрели на меня и часто моргали. Ко лбу его прилипли каменные крошки, из ранки под глазом текла кровь. В боку его, высоко, под самой подмышкой торчала узорчатая черная рукоять кинжала, похоже, его собственного. Я задумчиво разглядывала его, не пытаясь что-то предпринять: честно говоря, этот мальчик был мне совершенно безразличен.

Оттис испуганно смотрел на меня, ища в моем лице хоть призрак надежды для себя.

— Я умру? — спросил он неожиданно тонким голосом.

— Нет, — сказала я рассеяно, почти не думая о том, о чем он спросил меня. Мне было все равно, умрет он или нет. В сущности, парень он был крупный, совсем не болезненный на вид, стоило ли ему даже думать о смерти? Но бывает по-разному. Кто-то и от пустяковых, казалось бы, ран умирает, а кое-кто выживает, когда его давно уже все похоронили. Как сказал поэт:

Недвижимы, лежат

Камни в горном ущелье в реке.

А живет человек

Между небом и этой землей

Так непрочно, как будто

Он странник и в дальнем пути.16

Подошедшие люди подняли Оттиса и отнесли его на телегу. Я вяло поплелась за ними: кроме меня, здесь лекаря все равно не было. Они уложили Оттиса на телегу, и невысокий худой стражник подложил ему под голову сложенное покрывало. Я вытащила кинжал из раны и, разорвав рубашку на боку, зашила рану. Вдвоем с худым стражником мы перевязали Оттиса, я накрыла его тулупом и собиралась уже уйти, когда Оттис открыл глаза.

— Я умру? — спросил он снова, приподнимая растрепанную, со слипшимися, торчащими во все стороны волосами голову, — Госпожа, я умру? — испуганно спрашивал он.

— Нет, — сказала я угрюмо: мне уже надоело отвечать на этот вопрос.

Он опустил голову на покрывала. Взгляд его беспокойно блуждал из стороны в сторону и, наконец, остановился на мне.

— Спойте мне, госпожа, — попросил он, — Матушка всегда мне пела, когда я болел.

Я искренне пожалела, что не успела уйти, но деваться было некуда, и, присев на край телеги, я вполголоса спела ему песенку из тех, что поют у нас на юге:

Как быстро, как быстро