Дмитрий Емец - Самый лучший враг

Мифора усмехнулась. От огромного носа, похожего на клюв, к уголкам рта протянулись две дорожки. Нос, брови и очки настолько царствовали на ее лице, что все остальные части казались второстепенными.

— Это верно, — согласилась она. — Порой случается, что, убегая от шакала, забежишь в пещеру к голодному льву.

Глава двенадцатая

РАЗГОВОР В ПОДЪЕЗДЕ

— Я умный человек! И мне это чудовищно вредит. Ум даст излишнюю гибкость. Я всегда могу встать на точку зрения любого человека и понять, что и он в чем-то прав. Не бывает совсем неправых людей. И когда я пойму, что и он прав, мне захочется уступить.

— Бывают неправые люди!

— Нет. Даже кровожадный разбойник по-хорошему просил пассажиров дилижанса: «Отдайте мне ваши кошельки!›› — а ему не отдали. Он взял и убил их. А что еще делать? Может, у него жена где-нибудь в лесу мерзнет и дети в землянке болеют.

— И вывод какой?

— А вывод такой: в драке не надо ни на чьо сторону вставать, а то прибьют. Стой на своей стороне и кулачками честно маши.

Начало дня Корнелий провел насыщенно. Рано утром встал и на электричке поехал на завод колбас за костями для грифона и Добряка. На заводе колбас у него работал приятель, отдававший ему кости практически в любом количестве, и иногда даже с мясом. Сам песочный грифон тоже ездил вместе с Корнелием под мороком большого дога в наморднике. Где-то на пол пути грифон увидел в окно электрички свору дерущихся собак и, перешелкнув клювом поводок, метнулся к ним. Корнелий едва успел, повиснув всем своим весом на ручке, дернуть вниз стекло, иначе грифон бы его разбил. Когда он вернул стекло на место и сел, то обнаружил, что на него смотрят все пассажиры.

— Моя собака всегда так, — сказал Корнелий.

— Что? Выпрыгивает из окна электрички на ходу и потом возвращается? — язвительно уточнили у него.

Чтобы не спорить, Корнелий перешел в соседний вагон, где познакомился с двумя девушками. Девушки были милые, но, судя по всему, глупенькие, поскольку постоянно хихикали. Толком не зная, о чем разговаривать с глупенькими девушками, Корнелий рассказал им о тарификации мобильных планов. Отвечал на самые глупые вопросы с невообразимым терпением и охотой. Даже пообещал подобрать клей, которым можно приклеить к телефону сердечки и блестяшки. Потом, правда, уже ближе к вокзалам, случайно обнаружилось, что обе девушки, притворявшиеся такими глупенькими, учатся на мехмате и летом подрабатывают, исправляя косяки Гугла. Корнелия же они просто дурачили, потому что отчего же не подурачить молодого человека, который сам на это напрашивается.

Домой Корнелий вернулся около двенадцати дня. Жил он теперь, как сам говорил, по двум адресам. Первый его адрес был прежним — в подземном переходе на «Арбатской», а второй тут же неподалеку, на бульваре на чердаке дома, в котором умер Николай Гоголь.

На чердаке вместе с Корнелием поселился и Дион. Они устроили себе небольшую печку-буржуйку и вывели ее трубу в дымоход камина, в котором Гоголь некогда сжег недописанный второй том «Мертвых душ». Работники музея, расположенного под ними, ничего не знали о своих квартирантах. Раз в месяц на чердаке появлялся газовщик и, натыкаясь на Корнелия с Дионом, подбрасывающих обрезки досок в буржуйку, распахивал от удивления рот. Однако прежде чем он успевал что-либо сказать, Дион подкатывал к нему на тележке, ловко подпрыгивал и, хлопая его по лбу ладонью, говорил: «Обнуляем!».

Газовщик застывал, потом, глядя сквозь Корнелия и Диона, как сквозь стеклянную стену, проверял пломбы на счетчиках и уходил. «Обнулению» Дион выучился у Эссиорха, а тот, как это ни смешно, у Наты. Значительной магии этот способ не требовал, и для него вполне хватало тех остаточных способностей, которыми она еще располагала.

Однажды Эссиорх случайно встретил Вихрову в кафе. Сложив на коленях ручки, Ната сидела на диванчике. Рядом с ней помещался молодой человек и, страдая, кряхтя, потея, признавался ей в любви. Бедняга так пыхтел, что с ним рядом и сидеть-то было жарко. Едва он заканчивал признание, как Ната поднимала прекрасную ручку и, несильно шлепая его по лбу, произносила: «Обнуляем!».

Глаза у молодого человека становились бараньими, он судорожно сглатывал, с недоумением озирался и считая, как видно, что ничего еще не сказал, начинал по новой.

Когда Корнелий вернулся, грифон уже был на чердаке. Собаки его надолго не задержали. Припав к полу, он подкрадывался к кому-то, кто, прижавшись спиной к балке, выставил перед собой рапиру, по клинку которой змейкой пробегала золотистая нить.

— А ну назад! Это же Варсус! — крикнул Корнелий, повисая у грифона на шее и оттаскивая его от пастушка.

Грифон послушался, но на Варсуса смотрел прежним ненавидящим взглядом. Чувствовалось, что рапира бы его не остановила. Корнелий это понимал и грифона не отпускал, держа его за загривок со всей возможной силой.

Варсус с опаской глядел на закругление грифоньего клюва:

— Уф! Как-то у меня не ладится с этой зверушкой!

— Может, привыкнет? Мефодия он тоже не сразу полюбил, — оправдываясь, сказал Корнелий. — Как-то чуть ухо ему не отклевал, а теперь ничего.

Пастушок усмехнулся.

— А ко мне, выходит, все хуже относится? — уточнил он.

— Я этого не говорил! — смутился Корнелий.

— Ты это почти сказал. Значит, наш златокрылый осветляется, а я темнею?..

Варсус встал. Краткая тоска, на мгновение появившаяся на его лице, быстро сменилась досадой.

— Ладно, пошел я! Я вообще-то планировал у вас поселиться, но теперь вижу, что план был не блестящий! — сказал он и шагнул к чердачному окну.

— Постой! Разве ты не собираешься в Эдем? — крикнул Корнелий, но Варсус с раздражением махнул рукой и, ступив на крышу, быстро соскользнул по пожарной лестнице.

«Странно, что он не полетел», — подумал Корнелий.

Не оставшись на бульварах, Варсус свернул на Новый Арбат. Ветер был злой, пронизывающий. Шапку пастушок где-то потерял. Куртка не застегивалась. Он несся, ничего не видя перед собой, и, испытывая сильное желание подраться, толкал всех шедших ему навстречу мужчин. Но те почему-то расступались, ведя себя смирно, как овечки. Лишь один попытался схватить Варсуса, но, всмотревшись ему в лицо, отступил.

— Эй? Ты что, плачешь? — спросил он.

— Кто плачет? Я?! — вспылил Варсус.

Он провел рукой по лицу и с изумлением обнаружил, что оно мокрое. Да, плачет! Проклятые слезы! Оттолкнув стоявшего перед ним человека, он пронесся дальше и лбом уткнулся в холодную витрину. За витриной равномерно вспыхивали лампочки забытой новогодней гирлянды. Две синие вспышки, одиночная красная, много белых вразнобой и опять две синие и одиночная красная. Ритмы мерцания повторялись. Варсус смотрел на них сквозь пелену слез, и они гипнотизировали его.