Хоббит, или Туда и обратно (перевод Зинаиды Бобырь) - Толкин Джон Рональд Руэл
Так как всему бывает конец, даже этой повести, то настал и такой день, когда Бильбо увидел места, где родился и вырос, где холмы и деревья были ему знакомы, как свои пять пальцев. Поднявшись на возвышенность, он увидел вдали свой родной Холм. Тогда он остановился и произнес:
– Далеки были мои пути: по полям и под деревьями, по горам и в подземельях, среди цветов и среди снегов. Но благословенны пути, приведшие меня домой, и счастливы глаза, видящие знакомую реку, и холмы, и деревья!
Гандальф пристально взглянул на него. – Дорогой мой Бильбо! – сказал он. – В вас есть что-то новое! Вы уже совсем не тот Хоббит, каким были раньше!
И они перешли мост, и миновали мельницу на реке, и вернулись прямо к двери Бильбо.
– Ой-ой! Что здесь творится? – вскричал он. А там была великая сумятица, и у двери теснилось много всякого народа, – почтенного, и малопочтенного, и многие входили и выходили, и даже не вытирали ног о коврик, как с неудовольствием отметил Бильбо. Если он удивился, то они удивились еще больше. Он прибыл в самый разгар аукциона! На двери висело объявление, написанное большими черными и красными буквами и гласившее, что «22 июня состоится распродажа имущества покойного Бильбо Баггинса из Тупика на Холме в Хоббитоне». Распродажа началась ровно в десять, а теперь было уже за полдень, и большинство вещей было уже продано, – то задаром, то за ломаный грош, как часто случается на аукционах. Родичи Бильбо, Саквилль-Баггинсы, усердно мерили шагами его комнаты, чтобы посмотреть, как разместится там их мебель. Словом, Бильбо был сочтен покойником, и не все обрадовались, когда это предположение оказалось ложным.
Возвращение Бильбо Баггинса наделало много шуму на Холме, и за Холмом, и по ту сторону Воды; это чудо было гораздо больше, чем девятидневным. Всяческие осложнения тянулись годами, и много времени прошло, пока его снова признали, наконец, живым. Особенно трудно было убедить в этом тех, кто сделал на аукционе выгодное приобретение; и в конце концов Бильбо был вынужден, для скорости, скупить обратно множество своих вещей. Многие из его серебряных ложечек исчезли – таинственно и безвозвратно. Лично он подозревал в этом Саквилль-Баггинсов; они же, со своей стороны, никак не соглашались признать вернувшегося Баггинса настоящим и с тех пор вовсе перестали с ним разговаривать. Им очень и очень хотелось поселиться в его славной, уютной норке!
Впрочем, Бильбо вскоре увидел, что потерял нечто большее, чем ложечки, – он потерял свою репутацию! Правда, он навсегда остался другом Эльфов, и его очень уважали Карлики, кудесники и прочий подобный народ; но окружающие уважали его теперь гораздо меньше. Действительно, все окрестные Хоббиты считали его «чудаком», исключение составляли только племянники и племянницы со стороны Туков, да и те не встречали у старших одобрения своей дружбы с ним.
Странно сказать, но ему все это было безразлично. Он был совершенно доволен; и шум чайника на очаге всегда казался ему теперь более музыкальным, чем бывал до дня Нежданного Чаепития. Свой меч он повесил над камином, а кольчугу – на подставке в холле (пока не отдал ее на хранение в Музей). Свое серебро и золото он истратил на подарки, то полезные, то экстравагантные, – чем до некоторой степени объясняется любовь племянников и племянниц к нему. Волшебное же кольцо он хранил в строгой тайне и использовал, главным образом, в случаях, когда к нему приходили неприятные ему посетители.
Он стал сочинять стихи и часто гостил у Эльфов; и хотя многие из соседей покачивали головами, показывали себе на лоб и говорили: «Бедный старый Бильбо», – и лишь немногие верили его рассказам, но он оставался очень счастливым до конца своих дней, – а они были необычайно долгими.
В один осенний вечер, несколько лет спустя, Бильбо сидел в своем кабинете и писал мемуары, – он хотел назвать их «Туда и обратно, путешествие одного Хоббита», – когда у двери раздался звонок. Это были Гандальф и Карлик, и Карликом был Балин.
– Войдите! Войдите! – вскричал Бильбо, и вскоре они сидели в креслах у очага. Если Балин заметил, что жилетка у Хоббита стала обширнее (и украшена настоящими золотыми пуговицами), то Бильбо тоже заметил, что борода у Балина стала на несколько дюймов длиннее, а нарядный пояс сверкает самоцветами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Разговор пошел, конечно, о пережитых совместно событиях, и Бильбо спросил о новостях из стран вокруг Одинокой Горы. Там, по-видимому, все шло хорошо. Барду удалось восстановить Дол, и к нему собралось множество Людей с Озера, с юга и с запада, и долина теперь распахана и снова стала плодородной, и пустыня наполнилась цветами и птицами – весной, плодами и весельем – осенью. Озерный город тоже восстановлен и процветает еще больше, чем прежде, и по Быстрой реке, вверх и вниз, идет множество всяких товаров; и в этих краях Люди, Эльфы и Карлики живут в дружбе между собою.
Старшина Озерного города кончил плохо. Бард дал ему много золота для помощи Озерным людям; но он был из тех людей, какие легко поддаются Драконовой заразе, так что он присвоил себе большую часть золота, убежал с ним и умер от голода в пустыне, покинутый своими спутниками.
– Новый старшина умнее, – сказал Балин, – и его очень любят и приписывают ему все нынешнее процветание. И уже сочиняются песни о том, что в его время реки потекли золотом.
– Значит, предсказания старых песен все-таки сбылись, – заметил Бильбо.
– Ну, разумеется! – произнес Гандальф. – А почему бы им не исполниться? Не станете же вы сомневаться в старых предсказаниях только потому, что сами участвовали в их осуществлении? И не думаете ли вы, что все ваши приключения, опасности и спасения были делом только вашей удачи, только ради вас самого? Вы превосходная личность, Бильбо Баггинс, и я вас очень люблю; но мир велик, и вы, в конечном счете, занимаете в нем лишь очень скромное место.
– Что ж, это и к лучшему! – ответил, смеясь, Бильбо и пододвинул к нему фарфоровую банку с табаком.
Приложение
В прах тарелки искроши! Вилки гни! Тупи ножи! Вот что славный Бильбо Баггинс Ненавидит от души! Погаси огонь в печи! Бей стекло о кирпичи! Брось объедки на пол в спальне, Жир ногою растопчи! Высыпь в ступку черепки И пестом их истолки; Расшвыряй потом их всюду И изрежь половики! Вот что Баггинс ненавидит. Эй! Посуду береги! К хребтам, далеким и крутым, К пещерам, мрачным и пустым, Рассветный час уводит нас За древним кладом золотым. В былые годы под Горой Сиял огней веселый рой,- Где ныне лишь и мрак, и тишь, И воздух затхлый и сырой. Прилежный Карликов народ Трудился там из года в год: Он плавил сталь, гранил хрусталь, Долбил в скале за ходом ход. Там в золото искусный труд, Вправлял алмаз и изумруд, Из серебра там мастера Отлили много чаш и блюд. Вперед, вперед, к вершине той, К Горе, далекой и крутой! Мы в путь идем, и мы найдем Наш клад забытый золотой! Когда хор Карликов звучал - Гудел, звенел, подземный зал; Но тех баллад, их строй и лад, Ни Эльф, ни смертный не слыхал, Лес таял грудою углей, И ветер плакал меж ветвей; Играл огонь, как дикий конь, Багровой гривою своей, Звонили все колокола В Долине: к Людям смерть пришла, И с неба пал, свиреп и ал, Дракон – и Город сжег дотла! Хоть были топоры остры, Хоть были Карлики храбры,- Огонь и дым отрезал им Пути к спасению Горы! Туда, где спит глубоким сном Дракон на ложе золотом,- В заветный час, в рассветный час За нашим кладом мы уйдем!
